Пока шла бойня под станцией Даурия, к моему корпусу начали подходить подкрепления, направленные в Забайкалье из Центральной России. Первой была знаменитая в нашем прошлом Латышская дивизия, которую планировалось развернуть в корпус, благо источник ее пополнения в виде большого числа безземельных латышских крестьян-батраков после Рижского мира для советской власти отнюдь не был утрачен, а латышская беднота охотно становилась с оружием в руках под красные знамена. Кроме латышской дивизии, в мое распоряжение прибыли сформированная из московских красногвардейцев так называемая 1-я Пролетарская Московская дивизия, различные артиллерийские части (включая бывшие ТАОН, а ныне РВГК) а также еще две сводные дивизии, сформированные из солдат и офицеров старой армии, не пожелавших возвращаться к мирному труду и оставшихся на службе.

И вишенкой на торте стала Сводная Донская кавдивизия под командованием Семена Михайловича Буденного. Эта бригада начиналась со смешанного кавалерийского отряда, зимой 1917-18 годов сформированного из казаков и иногородних. Сначала будущие буденновцы хорошенько погоняли по Дону банды анархиствующих «братишек», а потом привели к общему знаменателю и немногочисленных сторонников атамана Каледина, устранив в ручном режиме все допущенные нашим корпусом недоделки. Короче, против тех сил, что были в распоряжении японского командования, около пятидесяти тысяч штыков при семидесяти полевых орудиях – это было даже не смешно.

И сегодня в четыре часа утра земля содрогнулась от тяжкого грохота. Это по японским укреплениям ударили восьми-, одиннадцати- и двенадцатидюймовые осадные гаубицы РВГК, позже поддержанные тяжелыми полевыми орудиями калибров 152, 122 и 107 миллиметров и имеющимися у нас железнодорожными транспортерами. Дирижировал «оркестром» пятидесятилетний генерал-лейтенант старой армии Георгий Михайлович Шейдеман, бывший командующий ТАОН, с первых же дней Октября перешедший на сторону советской власти. Два часа такой артподготовки, когда от тяжкого грохота канонады в домах на станции Даурия вылетали стекла, не оставили сидящим в окопах японским пехотинцам ни малейшего шанса. Эти гаубицы могли бы разрушить и полностью забетонированный укрепрайон, а не только полевые деревоземляные укрепления, наскоро возведенные японцами после того, как их наступление захлебнулось.

Едва умолкли раскаленные от стрельбы тяжелые орудия, как в центре и на упиравшемся в горы левом фланге наших позиций свежие стрелковые дивизии начали атаку на разрушенные и молчащие окопы противника. Одновременно на равнинно-степном правом фланге немногочисленные заслоны японцев атаковали механизированные бригады нашего корпуса, кавбригада Метелицы и Сводная Донская кавдивизия. Атаковавшие в центре латыши в некоторых местах были вынуждены буквально карабкаться через завалы гниющих японских трупов. Но, несмотря на крайне медленное продвижение нашей пехоты, уцелевшие после артподготовки японские солдаты оказывали ей только очаговое, хотя и довольно ожесточенное сопротивление.

Но главный вопрос дня решался не в лобовой атаке на разрушенные передовые позиции японской пехоты, а значительно южнее. За час до полудня наши механизированные и кавалерийские части перерезали железную дорогу в районе разъезда Билитуй. При этом японский бронепоезд, пытавшийся им помешать, был превращен в хлам пушками БМП-3. Таким образом, путь для отступления основной японской группировки был отрезан, а к пяти часам вечера кавбригада Метелицы неожиданной атакой ворвалась на приграничный разъезд № 89, где располагался штаб японского Экспедиционного корпуса, и навела там идеальный порядок, частично порубав, частично пленив японских штабистов. Генерала Юэ Мицуе живьем им взять не удалось. Тот яростно сражался с саблей в одной руке и револьвером в другой, а потом ввиду безнадежности сопротивления воткнул себе в живот кинжал-вакидзаси.