Почему именно эти слова, эта неказистая жалобная история вышла из нее? Утонул. А этот как раз моряк, не утонет с бухты-барахты.

Он как бы уловил ее не то чтобы смятение, а некую смущенность, и рыцарски кинулся ее спасать.

– Да ради бога, – сказал он. – Я не лезу в чужую жизнь. Не вникаю в нее. Я к тому… Бывает же так, приходишь к даме с собачкой, плененный, так сказать, ее статью, а тут муж из командировки. Хорош будешь…

Неужели он мог так о ней подумать? Сравнить с теми, у кого муж в командировке?

– С вами такое случается часто? – спросила она сипло.

– Да ни разу! Но в вас есть какая-то загадка, а может, не в вас, а в собачке, а может, в солнце, которое лежит сейчас на земле горячим чебуреком и тянет на водочку. У вас, случайно, нету?

У нее случайно было, но имелось в виду, что она сама это предложит, и не просто голую водку, а с бужениной с хреном, с отварными креветками и крошечными помидорчиками черри свежайшего засола.

– Извините, нету. Хотите, я поставлю музыку?

– Не хочу, – резко сказал капитан, подымаясь. – Где у вас туалет?

Вот это сразу «не хочу» и туалет было явно грубым, а он ведь казался с виду таким интеллигентным, пальцы длинные, тонкие, глаза большие, умные и без всякого тайного хамства.

Так все и было, и он понял ее обескураженность, и сказал почти нежно:

– А если чаю, а?

– Тут же! – ответила она весело и помчалась на кухню, и он пошел за ней. К чаю у нее действительно было все. И легкий торт, и двести граммов трюфелей, и миниатюрная бутылочка ликера, застрявшая еще от дня рождения. И чашечки у нее были из Египта, высокенькие такие с квадратными блюдечками.

Почему-то ему была любопытна ее прихожая. Он даже как бы измерил ее шагами. «Махонькая», – сказал он ей.

– Одной-то? – ответила она, выходя из кухни, а сама думала: это он примеряет на себя ее неказистую квартиру, он ведь моряк, дом у него – стоянка.

В прихожей на нее снова пахнуло потом. Увидев, что люди у дверей, а значит, собираются уходить, Джемма засуетилась и принесла свой поводок. Они стояли втроем в прихожей: Джемма с поводком, моряк, прижавшись спиной к вешалке, и Лина Павловна со странным ощущением беспорядка. И она пнула изо всех сил ни в чем не повинную Джемму. Жалобно заскулив, та спряталась под стол. Гнусь с души почему-то не проходила.

Чай моряк пил быстро.

– Не торопитесь так, – мягко сказала Лина Павловна. – Подержите чай с ликером во рту, он потом долго будет будить воспоминания.

– Оно-то так, – сказал моряк. – Я бы от вас не уходил во-ще. (Фу, какое нехорошее слово, ее всю передернуло, но смысл победил буквы.)

– А кто вас торопит? – спросила она.

– Мне принимать вечернюю вахту, – сказал он. – Теперь ведь все норовят убежать раньше. Нет порядка и на флоте.

– Такое безалаберное время, – пробормотала она в отчаянии.

Он определенно собирался уходить. Ей стало просто плохо за свое ожидание ночи и завтрашнего утра, и всего того, что так намечталось.

– А сколько вы будете еще в городе? – спросила она.

– Ночью снимаемся, – сказал он. – Такая служба. Так у вас хорошо, а надо бечь, в смысле бежать. Зюйд-вест…

Это она не поняла, но поняла другое. Лицо у моряка было странное: его, еще жующего печенье, как бы уже и не существовало.

– Возьмите мой адрес, мало ли?..

– О да! – сказал он, и она побежала в комнату искать, на чем записать.

Горячий чебурек солнца уже скрылся. И комната выглядела какой-то другой, как бы брошенной.

– Я напишу вам на календаре, – сказала она, возвращаясь и открывая сегодняшнее число. – Это чтоб вы не забыли.

Он встал и сделал невероятное – поцеловал листок. «На всю жизнь», – сказал он, кладя его в карман.