– А мне, не поверишь, выпадали дежурства по всем номерам, как хоронили генсеков. И система постепенно отладилась! Навели порядок… Вот смотри. С Брежневым я в пять утра номер подписал. С Андроповым – в двенадцать ночи. А с Черненко – в 21:00, строго по графику. Поскольку уже все болванки были готовы, все написано – что, значит, партия еще тесней сплотилась вокруг ленинского ЦК.

Уже лежал готовый отклик передового кузнеца на смерть генсека – откуда он, кстати, знал, гад, что Черненко помрет? У меня был морально-нравственный облик неважный, и как-то некрасиво получалось, что именно я на такие дежурства попадаю… Я ходил по редакции такой пьяный, счастливый, гордый… Хотя – что же это мы вперед забегаем? В 84-м Черненко же был практически жив…

Коммунисты вырубают по всей стране виноградники. Несмотря на это, Кох, встретившись с Горбачевым в Ленинграде, испытывает «монарший восторг».

Михаил Сергеич поднимает свой рейтинг, выбросив на рынок новые товары – «ускорение и перестройку».

Провинциальный партаппаратчик Ельцин переезжает в Москву и, готовясь к борьбе с фаворитом, проводит маркетинговые исследования и задумывает рекламные поездки на троллейбусах.

Но Совок по-прежнему казался вечным.

Размышления о природе и особенностях русского бунта и отличие его от бунта, к примеру, американского.

– Итак, Алик, поехали. Значит, перво-наперво, чтоб началась так называемая перестройка и все такое прочее, надо было помереть лично Константину Устинычу Черненко.

– Это случилось 10 марта 1985 года.

– А тебе и его тоже было жалко, как и предыдущих персонажей?

– Да, жалко. А что, мне поэтому должно быть стыдно?

– Ладно, ладно… А сам ты чем в то время занимался?

– Я в аспирантуре учился. Мне наконец дали нормального руководителя. А то я целый год ведь болтался как говно в проруби – у меня был такой полупартийный ученый, который без конца занимался докладами то в обком, то в горисполком. И вот нормальный ученый из института социально-экономических проблем. Звали его Борис Львович Овсиевич. Он еще на полставочки работал в Ленинградском филиале математического института имени Стеклова и у нас в финэке на полставочки – профессором. Он уже помер, царство ему небесное. И вот для отработки этой полставочки ему дали двух аспирантов – меня и Леню Лимонова. Собственно, тогда-то я и начал писать диссертацию. Потому что в 84-м году занимался дурью какой-то.

– Как и весь советский народ. Но тут Горбачев пришел. Его назначили начальником похоронной команды, когда Черненко помер, и все поняли: он! Выбор сделан…

– Я помню, как он всех удивил тем, что на трибуну демонстративно ставил стакан молока.

– Не помню молока. И потом, почему обязательно молоко? А может, это был тройной одеколон разбавленный? Цвет тот же… Непрозрачная белая жидкость. Если куском сахара закусить, то и ничего. Потом, правда, отрыжка сильная, такая цитрусовая. Послевкусие.

– А помнишь, слухи ходили, что он по-английски умеет говорить? Что он весь из себя такой западный? И баба у него была не толстая, как у всех, а изящная…

– Ну. И она его и всех прочих пыталась отвратить от пьянства – как всякая жена в России.

– Сизифов труд!

– У всех сизифов, а Раисе Максимовне, царство ей небесное, эта борьба удавалась. Не только своему не дала пить, а и всем прочим – за компанию.

– Да он, говорят, вообще не склонен…

– А я читал, что привык там у себя на юге пить красное и потому водка ему не казалась такой уж жизненно важной.

– У меня папаша тоже с юга, из Краснодарского края, и он в Тольятти тоже пытается выращивать виноград – с упорством маньяка. Сахара виноград не набирает и прокисает тут же.