— Я провожу вас, достопочтенная, — услужливый мужчина, одетый как приказчик из лавки, коротко поклонился и предложил локоть. Знали бы вы, уважаемый мастер, кому оказываете услугу… Но Вейра безропотно оперлась о руку прохожего, пытаясь перевести дух:

— Благодарю вас, достопочтенный вен. Ах, я так испугалась, так испугалась…

Она говорила что попало, лишь бы не молчать. Ей было неприятно молчать. Надо заявить о преступлении и потребовать найти лошадь и коляску… Надо обратиться к самому высшему чину, которого она найдёт в участке… Надо вести себя, как положено ограбленной слабой женщине…

В участке Вейра уже была совершенно спокойна. Поблагодарив попутчика, она твёрдым шагом пошла к перегородке, за которой сидел писарь, и заявила ему:

— Меня ограбили.

— Вейра Эбенер?

Знакомый голос отчего-то вызвал сразу целую бурю эмоций, а главное — Вейра вдруг обиделась. Ну вот, сейчас снова получит порцию выговора… И уже обиженная обернулась к полицейскому, протестующе вскинула руку:

— Мастер Виджан, даже не вздумайте меня ругать!

Его побледневшее лицо вдруг показалось ей самым прекрасным в целом мире, таким трогательным и родным, что она улыбнулась, понимая, что сдаётся заранее. Но не успела сдаться, и услышать ответ полицейского не успела. Корсет дал о себе знать, перехватило дыхание, а может быть, Вейра просто почувствовала себя в безопасности, потому что позволила себе очень аристократично упасть в обморок. Прямо на руки мастеру Виджану.

11. Глава 11. Мастер Виджан, или Скоро, скоро бал, и сердце бьётся…

Тёплая мягкая ладонь на щеке… Пахнет молоком и сдобой… Пахнет чем-то невыразимо сладким и уютным… Открыв глаза, Вейра видит над собой лицо женщины. Полное, румяное, доброе. Мама? Нет, это не мама, это другая женщина… Вкусная и нежная. Кормилица?

В её руках Вейра чувствует себя в безопасности. Все беды и вся боль улетучиваются тотчас. Хочется смеяться, и она смеётся. Она летит. Она парит высоко и быстро. И приземляется…

У мамы длинные светлые локоны, похожие на толстые тугие завитки серпентина. С ними весело играть, ловить их, ускользающие, тянуть и перебирать пальцами. От мамы пахнет совсем по-другому — сладко, но не вкусно. Цветами пахнет. И глаза у неё другие — в них Вейре чудится страх. Но мама не сердится. Она никогда не сердится… Она молчит. Но иногда тихим мягким голосом поёт песенку. Слова не разобрать, только мурлыканье, будто кошка, свернувшая в клубочек вокруг котят, утешает их низким ворчанием…

— Вейра, очнитесь… Очнитесь же!

Тёплая ладонь на щеке, но вовсе не мягкая — шершавая и жёсткая. И пахнет от неё табаком и железом. Ох, Ведунья, мать наша… Завлечёшь, закружишь сном, а потом швыряешь в реальность, словно кутёнка в ледяную реку…

Открыв глаза, Вейра увидела над собой знакомое лицо. Бледное, с перекошенным от волнения ртом, с испуганными глазами. С усилием улыбнувшись, пробормотала:

— Мастер Виджан, что-то часто мы с вами встречаемся в последние дни…

Ноздри раздулись, глаза похолодели, губы сжались в нитку. Полицейский отстранился и протянул руку:

— Вставайте, вильена Эбенер. И прекратите падать в обморок, когда видите меня. Это становится неприличным!

Опершись на твёрдую, как рукоятка шпаги, руку, Вейра поднялась со скамьи, куда её положили. И правда, что происходит? Почему при виде мастера Виджана силы и сознание оставляют тело? Конечно, он всегда вызывал у Вейры некий трепет и толику страха, но ведь это не повод для обморока!

Она села, оправив складки манто, и неожиданно жалобным тоном произнесла:

— Вы, как всегда, считаете себя центром мироздания! А меня ограбили! Меня хотели похитить! Я испугалась, а вы… Ваше самолюбие, мастер Виджан, можно сравнить лишь с шириной моря, потому что всё остальное недостаточно велико!