Яд смешался с кровью, побежал по жилам. Губы раненого едва дрогнули в ответ, от чего у лесной хозяйки замерло что-то внутри. Она оторопела, вскочила. Странный этот пришлец… Волк подкрался тихо-тихо, как только зверь и может. Ткнулся лбом под колено и просительно заскулил.

– Знаю, – ответила ему ведьма, опуская ладонь на загривок. – Но я же не совсем в рощу вышла! Я же по краешку! Ты матушке не скажешь?

Серый захныкал: ничего от старухи не утаить, то всем известно.

– И то правда, – вздохнула девка. – Пойдем.

Прежде чем скрыться в чаще, она обернулась лишь единый раз. Убедиться, помогло ли зелье. Рыжий уже повернулся на бок и поджал под себя ноги. Что ж, умирающий ко сну поудобнее не устраивается. Жаль только, что навряд Йага встретит его снова. Так и не узнает, что за чудны́е рисунки украшали тело молодца. А быть может, оно и к лучшему.

Лес не звался запретным, да и худого с теми, кто в нем бывал, особливо не случалось. Но местные все же старались не частить. Если ходили, то только по делу. И была в том немалая толика заслуги старухи. Имя старухи местные произносили шепоточком, да лучше только при свете дня. Боялись ли? Верно, и боялись тоже. Но почитали. А вот тот, кто широким шагом пересек рощу да лез в самую чащу, не боялся. Али боялся чего-то куда сильнее, чем лесную ведьму. Как знать.

Крепкие молодые ноги несли его легко и быстро. Перескакивали через коряги, обходили топи. Чего бояться молодцу? Что ему, всеми страхами пуганому, ведьма? Если приглядеться, можно было заметить, что двигался он все же с осторожностью, точно недавно ему ребра помяли. Берегся. Но вокруг только деревья стояли, так что сказать наверняка было нельзя.

И вот Рьян шел. Шел и не замечал, что солнце, рыжее, как и его лохматые космы, все сильнее путается в черных ветвях, что тени становятся глубже, что меняется, перетекает в новое и страшное сам лес. Заблудишься – не выберешься. Не после заката…

Оттого никто не совался за ворота по темноте. А уж в чащобу, туда, куда направлялся молодец, и днем не рисковали, коли нужда не заставит. Нужда… Что ж, она и гнала Рьяна вперед. Да такая нужда, что лучше уж пусть старуха посадит его в печь да запечет, как стращал усмарь. Что с него взять? Дурень необразованный. Небось больше враку рассказывал, чем правду.

– Ишь! Сожрет! Придумал тоже! Подавится, – бормотал Рьян.

Люди вообще сочинять горазды – знай слушай. Рьян и не стал бы, кабы сам не видел такое, от чего у иного вовсе язык бы отнялся. Так что догнивающий труп леса с растопыренными в небо черными перстами деревьев не пугал его. Ну или, сказать по правде, пугал меньше, чем стоило бы.

Рьян и не вскрикнул, когда аккурат перед ним выкатилось нечто. Не то заяц, не то лис – поди разберись по темноте. Метнулось вправо-влево, пискнуло, ровно хвост прищемило, и скрылось с другой стороны тропки. Рьян смежил веки и замедлил дыхание. Глядеть вслед твари и уж подавно разворачиваться и бежать к людям он не станет. Хоть и родным отцом готов был поклясться, что вместо морды у гадины было человеческое лицо. Да и тем лучше, что человеческое. Перебеги дорогу заяц, можно было бы сказать, что недобрая примета, а так… Да и не дорогу он вовсе перебегал. Название одно. Небось тропа волчья, да и только. Стало быть, можно дальше идти. Рьян лишь пожалел, что флягу с собой не взял – в горле пересохло маленько. Открыл глаза, провернулся трижды вокруг себя, чтобы духов лесных запутать, и двинулся дальше.

Ох, путник, не тревожил бы ты дремлющую темноту! Не волновал бы пичуг на мокрых ветвях, не нарушал бы покой змей, устраивающихся в норах перед холодами, не сбивал бы, рисуясь, кровавые кляксы мухоморов – не к добру. Как не к добру продираться через колючие заросли и бессильно ругаться на молчаливую громаду леса. Не ровен час, отзовется… И ведь отозвался! Да не так, как думалось.