нечего… Может, попустит ее, а то аж захлебывается от ненависти, а им нужно сохранять ясные головы, их ждут большие перемены. Надо быть рациональнее. У Веры сильный характер, она прекрасно держит себя в руках, пока не доходит до Татки. А как доходит, слетает с катушек напрочь – Татка вроде красной тряпки перед мордой быка. Правда, тут еще и деньги замешаны, Вера – опекун. Как бы там ни было, сейчас не до Татки. Пусть себе жрет колеса и сидит в своей комнате. Вряд ли ей нужна сиделка, достаточно Светки, присмотр ей не нужен. Главное, не забывать таблетки, еще, может, запирать на ключ. А вот Пашка – проблема, ему присмотр нужен, с ним ничего не известно. Доктор говорит, может, оклемается, а может, нет. Всякое может статься. Не сегодня завтра скажут забирать домой, вот тогда и понадобится сиделка. Да еще процедуры всякие, массажи, томограммы, денег немерено, а бизнес не в лучшей форме. Кризис. Не вовремя все случилось, ох не вовремя. Не повезло. Ну да что уж теперь… Придется забрать домой, а то на одной больнице можно в трубу вылететь. В итоге двое недужных в доме… тоже красиво. Просто супер! Тут дай бог с дядей Витей по-хорошему разобраться, а то ведь брыкаться начнет, старикан капризный… Пашка распустил. И перед ним, Володей, хозяина строит, сволочь! Точно, утешал Верину мамашу, власть забрал. Хорошо хоть Вера понимает. Ничего, пробьемся. И с Таткой разберемся, не все сразу. Вера права, она здесь никому не нужна. Ей все равно где быть, трава травой…

Они неторопливо шли по аллее, Володя искоса наблюдал за Таткой, она же смотрела себе под ноги.

– Там! – Татка вдруг остановилась, кивнула на боковую аллею. – Я помню, папа там.

Они свернули на булыжную аллею, такую узкую, что им то и дело приходилось уворачиваться от веток цветущего жасмина. Здесь, казалось, шел снег: отцветающий жасмин ронял лепестки, и они, невесомые, плавно парили в воздухе и падали на булыжники под их ногами. Добавьте сюда пух от тополей вдоль кладбищенской ограды, оседающий на ресницах и щекочущий нос. От жасминных лепестков и тополиного пуха было светло, и печаль, разлитая в воздухе, тоже была светлая.

Татка остановилась перед памятником – скромной плитой черного мрамора с крестом наверху. Володя отошел, ему показалось, она хочет остаться одна. Татка присела на крошечную скамеечку у изножия, задумалась.

Володя, гуляя туда-сюда вдоль аллеи, посматривал в ее сторону. Он заметил, что губы Татки шевелятся, она что-то говорила, нахмурившись и сосредоточенно глядя на памятник. Действительно, с приветом, подумал.

Он не услышал, как она подошла, и вздрогнул, почувствовав ее рядом.

– В порядке? – спросил.

Она молча кивнула.

– Ты хорошо его помнишь?

Татка молчала, сосредоточенно глядя под ноги. Потом сказала:

– Он любил меня.

«Он любил меня…» Вся жизнь в трех словах. Прошедшее время, и ничего в настоящем. «Единственный, кто любил меня, единственный, кто был рядом, гладил по голове, покупал игрушки, читал сказки на ночь…» – понял Володя. Сестра Вера и жена отца не в счет.

– Хочешь к тете Тамаре? – спросил он после паузы. – Она недалеко. Хотели положить рядом, да не получилось.

– Нет, – кратко бросила Татка.

– Может, в город? – спросил он после паузы. – У меня есть немного времени.

Татка повернулась к нему, и он впервые увидел ее глаза. Они были зеленовато-серые в коричневую крапинку, совсем как у Веры.

– Купи мне мороженое!

– Мороженое? – опешил Володя. – Какое?

– Какое? – Она выглядела озадаченной. – Не знаю. Зеленое! Не помню, как называется.

– Пошли в кафе, там много всякого, – подумав, предложил Володя.