Вот только я толком не успел этого сделать, потому что мне в лицо плеснули воду. И пока она медленно стекала по лицу, снова впился взглядом в дуру в белом платье, что обходила меня и набирала новую порцию, проговаривая какую-то ерунду себе под нос.

Вот тогда и вышел наружу тот, кому это понравилось. О да, вчера я испытал нереальное и так давно забытое удовольствие от лицезрения страха в глазах человека. Люди. Они такие глупые существа.

Её карие глаза, наполненные ужасом, даже сейчас поднимают мне настроение. Облизываю нижнюю губу, довольно улыбаясь. Обещание не трогать церковную мышку летит к чертям собачьим. Почёсываю подбородок, приоткрываю глаза, беря метательный острый клинок в руку. Покручиваю его между пальцами, кидая быстрый взгляд на часы.

Одиннадцать вечера.

Интересно, она уже спит?

И что мне сделать с ней сегодня?

В груди поднимается предвкушение и азарт. Улыбка не сходит с моего лица.

14. Часть 14

Я проворачиваю маленький ключик трижды, прежде чем слышу щелчок замка. Моих губ касается лёгкая улыбка. Как же давно я не делилась своими мыслями. Осторожно касаюсь твёрдой потёртой поверхности голубого цвета, а затем открываю личный дневник.

Его мне подарил, как и ручку, дедушка Ансельм на прошлый день рождения. Правда тогда он выглядел не таким потрёпанным и тусклым, всё же мыслей у меня хватает, а вот страниц нет. Настолько, что сейчас их оставалось около десяти. Правда большую часть альбома занимали рисунки.

По субботам до просмотра телевизора с монахинями и послушницами, я выходила в наш небольшой сад и рассматривала цветы. Они там были разные и все очень красивые. Необычные. Вот их я и срисовывала. Получалось так себе, но мне нравилось. А когда я раскрашивала их старенькими цветными карандашами, то получалось даже неплохо. Несколько самых красивых и ярких висели на стене в моей небольшой комнатушке.

Закусываю губу, вспоминая об этом. Уж очень я соскучилась. По дедушке, по Иоанне, по Миринде. Да даже по тем пакостливым мальчишкам из деревни.

Мне вмиг стало так грустно, что я отложила ручку, а затем взяла свой телефон. Отметила, что у меня тут уже вечер, а у них, скорее всего, ранее утро. Глубоко вздохнув и поджав губы, я нажала на кнопку с зелёной трубкой, после чего услышала протяжные гудки.

Один, два, три…

– Абелин, дочка! – воскликнул дедушка Ансельм довольным голосом и засмеялся. – Как я рад твоему звонку! Как там тебе в городе живётся? Кругом один грех, я прав?

Наш пресвитер самый лучший. Он спас меня от гибели и уберёг от детского дома, но в то же время никогда не заставлял стать монахиней или посвятить себя служению в церкви. Дедушка хороший, и он позволил мне самой сделать выбор – решить, кем я хочу стать. И я решила. Учителем.

– Дедуль, ну какой грех? – я смеюсь в ответ, и мне так хочется обнять его. Уж никогда я так надолго не покидала близких. – Единственное, что меня пугает тут, это чёрный большой тарантул. У-у-у…

Раскатистый старческий смех заполняет тоскливую пустоту в сердце, и я улыбаюсь.

– Да, тебе всегда тяжело было справиться с этим страхом.

– Ну маленьких я уже не так боюсь, а этого ты и сам бы испугался! – восклицаю, и от одних мыслей дрожь по коже. – Фу, давай не про них, дедушка!

– Дочка, как же я соскучился по тебе. Тебя уже зачислили в академию?

– Ты знаешь?

Пару месяцев назад, когда я сдавала индивидуальные экзамены для зачисления в университет в соседнем городке от деревни и монастыря, я полагала, что всё так и будет. Но результат зачисления должен был прийти лишь в начале августа. И он пришёл, только уже теперь я находилась в совершенно другом городе посреди гор, да ещё и замужем.