Под конец он пришел к выводу, что это, должно быть, один из восточных языков, а в них он уж совсем не сведущ. Жестом остановил тираду девушки и развел руками, произнеся:

– Я ни слова не понял, к сожалению… Как вас зовут? Меня – Кирилл Андреевич Воробьев, магистр химии.

Но она его тоже не поняла.

Тогда Воробьев, тоже активно жестикулируя, попытался донести мысль доходчиво и внятно:

– Я – Воробьев. А вы?

Девушка рассеянно хлопнула ресницами, но все-таки на этот раз сообразила, о чем он спрашивает.

– Габи! – радостно ответила она.

– Габи… – повторил Воробьев. – Ну хоть что-то.

Однако имя не очень-то было похоже на восточное, а значит, в изыскания своих Кирилл Андреевич вернулся к тому, с чего начал…

* * *

Габи вскорости убежала, а Воробьев нехотя, как на Голгофу, вернулся в кабинет. Статья все равно не шла, и он без толку начал листать лингвистический словарь, в тщетных попытках выяснить происхождение девушки.

Он теперь уж не был уверен, что она представительница той самой профессии. Ведь Габи совсем к нему не приставала – ничего такого. И в целом вела себя очень прилично, даже скромно. Может, она в самом деле попала в беду, и Кошкин верно поступил?

После, выругав себя, что слишком много внимания уделяет посторонней девушке, хотя у него есть можно сказать, невеста – Сашенька – Воробьев достал бумагу, чернила и стал писать ей письмо.

Он и правда писал ей непозволительно мало. Один раз, еще в декабре. Сашенька ответила тогда, и довольно скоро, но Воробьев был занят, а ее вопросы показались до того скучными, что он отложил их один раз, потом второй, покуда сейчас, в начале мая, они вовсе не потеряли значимость.

Но врать про розы в Ботаническом саду и писать банальности Воробьев, конечно, не стал. Скрепя сердце, признался в своей неудаче со статьей. А после, ища поддержки, начал излагать основные ее пункты и обосновал научную необходимость оной. В результате расписался очень хорошо, на три листа с обеих сторон мелким почерком. Пока вдруг не обнаружил – что его письмо к Сашеньке и есть та самая часть, так необходимая в недописанной статье!

Это было открытие! Это было счастье ученого!

Конечно, забросив письмо, Кирилл Андреевич тотчас метнулся к печатной машинке и, на потоке вдохновения, изложил все то же самое в новом варианте статьи. Вышло недурно. Отредактировал два раза, начал редактировать в третий, но, благо понял, что уже портит и без того превосходную вещь, скорее подписал, запечатал конверт и решил отвезти ее в свой университет лично. Перед выходом захватил и письмо к Сашеньке: решил заехать на обратном пути в департамент полиции к Степану Егоровичу и, если застанет на месте, то показать письмо ему.

Жаль, Кошкин не оценил…

Бегло, совершенно невнимательно просмотрев один лист, второй и третий, он хмуро глянул на Кирилла Андреевича и взмахнул листками в воздухе:

– Это ведь ваша научная статья! Вы мне ее уже сотню раз подсовывали!

– Да, но в этот раз я ее дописал! – веско заметил Воробьев. – И в таком виде мне совершенно не стыдно показать свой труд Александре Васильевне.

– Если вы думаете, что Александре Васильевне так уж интересен ваш труд, то приложите его к тексту! А в самом письме хотя бы из вежливости поинтересуйтесь ее здоровьем, делами, планами.

Кирилл Андреевич счел Кошкина достаточно близким человеком, чтобы не скрывать, как ему претит даже мысль спрашивать об этом:

– Подобные вопросы – величайшая банальность! – поморщился он. – Я спрошу, как ее здоровье, в ответ она станет спрашивать о моем здоровье… и так до бесконечности! Я не собираюсь тратить на это свою жизнь!