Сикофант нахмурился, видать, не по нраву ему пришлась аптекарша. Нина отметила для себя его покрасневшие глаза, напряженное выражение лица, неприятный запах изо рта, когда он раздраженно выдохнул. Видать, и позавтракать не успел, а тут еще и мальца убили – не с чего ему в такое утро аптекаршу привечать.

Нина торопливо наклонилась над худеньким тельцем, скрюченным, со сведенными судорогой пальцами рук и ног. Лицо было прикрыто тряпицей.

Отведя грязную ткань в сторону, она неслышно ахнула и, опустившись на колени, зашептала молитву. Пока шептала, да осматривала, да принюхивалась, вплетала слова «лицо синюшное», «пятна на шее», «на губах кровь», «худенький-то какой, Господи, упокой душу его», «мучился, бедный». Быстро глянула на камни, островками подступающие к городской стене.

Поднявшись с колен и вытерев украдкой слезы, обратилась к сикофанту:

– Я тут помочь не могу, почтенный. Отравили ребенка, нехристи, чтоб им такой же смертью умереть.

– Уж без тебя догадался, что отравили. Чем, рассказывай? Да где этот яд купить можно? – Он не отводил глаз от аптекарши.

Понятно, к чему разговор, только Нине скрывать нечего.

– У меня такого яда не покупали, – отрезала она. – Кто еще его продает – не знаю, может, и гости заморские привезли. Местные-то законы ведают, нет таких смелых среди аптекарей, чтоб поперек указов идти.

– Да вам, торгашам, законы что птичий свист, лишь бы загребать поболе. Да и откуда ты, женщина, законы знаешь? Вот, первая прибежала – видать, хвост горит.

– Да ты же сам за мной послал!

– Я за тобой не посылал, я велел привести аптекаря. А ты кто? Глупая баба, одни притирания да помады на уме. Слыхал я про тебя. Сама небось продала яд кому да и забыла. Так ведь?! – Последнюю фразу он почти выкрикнул, подавшись к Нине.

Та отшатнулась:

– Господь с тобой, меня позвали, что ж я, отказываться буду. А позвали меня потому, что аптека моя ближайшая к гавани. Да декáрх Леóнтий меня знает хорошо…

– Ох, молчи лучше, – рявкнул Никон. – От вас, женщин, один шум и беспокойство. Доложу эпáрху[6], что ты под подозрением большим. Пусть твою аптеку прикроет – меньше хлопот всем будет.

– Да за что жe, уважаемый?! – Нина тоже перешла было на крик. Но под злобным взглядом сикофанта поутихла. Ведь и правда закроют да в казну заберут – виданное ли дело, чтобы женщина одна торговлю вела.

Нина запаниковала:

– Дай я хоть сама поговорю с аптекарями да врачевателями, узнаю, может, кто спрашивал или покупал…

– Ты-то что узнаешь? – нахмурился сикофант. – Бабьи сплетни одни, так они тут без надобности. Иди уже, я с эпархом говорить буду.

– Ой, и где тот эпарх?! – повысила было голос Нина, но, спохватившись, перешла опять на почтительное обращение. – Почивает небось, может, только завтракать собрался. И тебя, уважаемый, дальше порога не пустят. Да отговорятся, чтобы не ходил лишний раз, из-за нищего подмастерья почтенных людей не беспокоил, – указала рукой в сторону трупа мальчишки.

Сикофант царапал что-то на табличке, бормотал небогоугодное себе под нос. Шум прибоя и резкие крики чаек заглушали его слова.

Наконец он убрал табличку в суму на поясе, поскреб подстриженную бороду.

Нина смиренно наклонила голову, шагнула чуть ближе.

– Дай мне хоть немного времени – за что ж на меня поклеп возводить зря? Я что выясню, все тебе и доложу. Тебе опять же меньше хлопот. Там, где служивого на порог не пустят, я в боковую калитку зайду. Глядишь, и тебе подмогну, и себя оберегу от наветов пустых. – Нина говорила торопливо, заглядывая сикофанту в лицо.