Эти слова разомкнули тесный полукруг людей, обступивших парня, который стоял, прислонившись спиной к стене. Он был гигант, чудовищно высокий и широкоплечий, с густыми длинными кудрявыми волосами, завязанными сзади в хвост, в одной руке – сигарета, в другой – банка пива. В семидесятые парни-спортсмены могли дымить как паровозы. У него были ямочки на щеках, но появились они, только когда он увидел Джой.

– Нам нужно как-нибудь постучать ракетками, – сказал гигант.

Она никогда еще не слышала такого низкого тягучего голоса, по крайней мере у парня своего возраста. Люди даже посмеивались и пытались передразнивать его. Шутили, мол, у Стэна голос как у Джонни Кэша. Он не подражал ему. Просто у него была такая манера речи. Говорил он мало, зато, что бы ни сказал, все звучало значительно.

Они были не единственными теннисистами на той вечеринке, но единственными чемпионами. Их свела судьба, неотвратимая, как в волшебной сказке. Если бы они не встретились в тот вечер, это все равно когда-нибудь случилось бы. Теннисный мир тесен.

На выходных они сыграли свой первый матч. Джой уступила 6–4, 6–4, после чего сразу отдала ему и свою девственность, несмотря на то что мать предупреждала ее о важности воздерживаться от секса, если ей когда-нибудь понравится мальчик: «Зачем покупать корову, когда молоко можно получить бесплатно?» Услышав эту фразу, ее дочери взвизгнули.

Джой сказала Стэну, что легла с ним в постель только из-за его подачи. Это была великолепная подача. Джой до сих пор восхищалась ею, ожидая той доли секунды, когда время замирает и Стэн превращается в скульптуру теннисиста, занесшего ракетку над головой, а потом… жах!

Стэн ответил, что лег с ней в постель только из-за ее обманного удара с лёта, а потом добавил своим низким тягучим голосом прямо в ухо: «Нет, это неправда, тебе еще нужно поработать над ударом с лёта, ты слишком набегаешь на сетку. Я лег с тобой в постель, потому что, как только увидел твои ножки, захотел, чтобы они обвились вокруг моей спины», – и Джой впала в экстаз, это прозвучало на ее вкус так дико и поэтично, хотя критику своего удара с лёта она не оценила.

– «…это ведет к высвобождению нейротрансмиттеров…»

Джой взглянула на терку с приставшими к зубцам кусочками моркови – посудомойка с этим не справится. Сполоснула ее в раковине.

– Почему я выполняю за тебя твою работу? – упрекнула Джой машину и вспомнила себя в те годы, когда таких механизмов еще не было и она стояла у мойки, опустив руки в резиновых перчатках в горячую мыльную воду, а сбоку – небоскреб из грязных тарелок.

В последнее время ее прошлое все чаще натыкалось на настоящее. Вчера она очнулась от дремоты в панике, с мыслью, что забыла забрать из школы одного из детей. Ей потребовалась добрая минута, чтобы вспомнить: все ее дети уже взрослые – взрослые с морщинами и ипотекой, степенями и планами путешествий.

Джой задумалась: не признаки ли это старческого слабоумия? Ее подруга Линда, работавшая в доме престарелых, говорила, что каждый день в то время, когда детей забирают из школы, по их заведению прокатывается волна беспокойства: пожилые дамы начинают волноваться, убежденные, что им нужно успеть за давно уже выросшими детьми. От этого рассказа Джой прослезилась, и теперь почти то же самое происходило с ней.

– Вероятно, мой высокий интеллект маскирует симптомы деменции, – сказала Джой Стэну.

– Не могу утверждать, что я это заметил, – отозвался тот.

– Симптомы моей деменции? Или мой высокий интеллект?

– Ну сам-то я всегда отличался слабым умом, – буркнул он и ушел, вероятно, забраться на лестницу, потому как сыновья предупредили его, что в семьдесят лет уже не стоит лазать по лесенкам, после чего Стэн старательно находил предлоги, чтобы делать это как можно чаще.