— Гера, ты ещё спишь? — Мать для приличия стучит в дверь и практически тут же открывает её плечом. В комнату проникает аромат свежей выпечки и кофе.

Понимаю, что счёт идёт на секунды: Гера вот-вот проснётся, а мама увидит меня полуголую, лохматую и всю в крови. Чем не шанс окончательно всё испортить? А потому снова прячусь, на сей раз в ванной комнате Савицкого. Ладонью зажимаю рот, чтобы не выдать своего присутствия громким дыханием, и через приоткрытую дверь жадно наблюдаю за происходящим в спальне.

— Мой милый мальчик! — Мама ставит поднос с завтраком на журнальный столик и садится на край кровати, в аккурат туда, где всю ночь напролёт я сжимала пальцы парня. С неописуемой тревогой во взгляде она обводит взглядом разбитое лицо Савицкого и с сожалением качает головой.

— Я принесла тебе завтрак. Поешь, ладно?

— Я не голоден, — хрипит Гера спросонья, — но всё равно спасибо.

— Не за что, дорогой! — вздыхает мама, скрывая за участливой улыбкой неподдельное волнение. — Если что-то нужно, ты скажи.

— Ничего, — мотает головой Савицкий. — Всё нормально.

— Ладно, — соглашается мама и встаёт. — Если что, я сегодня весь день дома.

— Спасибо, Лиза! — кивает Гера и закрывает глаза, видимо, намекая, что разговор окончен.

Уже через минуту мы снова остаёмся одни, если не считать аппетитного завтрака, от запаха которого в желудке начинает предательски урчать. Чтобы не выдать себя с головой, пячусь в глубь просторной душевой подальше от соблазнов и жду, наивно полагая, что Савицкий вот-вот снова заснёт, а я наконец смогу обрести свободу. Но когда удача мне улыбалась? Вот и сейчас она поворачивается ко мне пятой точкой.

Тяжёлые шаги, яркий свет, а после — глухое «Тая» и грохот летящих с полок склянок и тюбиков.

— Выключи свет! — кричу, закрывая лицо руками. — Просто не смотри на меня, Гера! Ты сможешь! Ну же!

Я не верю в успех, но стоит темноте заполнить собой пространство, как наступает тишина. И только дыхание, болезненное, прерывистое, выдаёт напряжение между нами.

— Прости! — произношу на полтона ниже. — Я не хотела тревожить твою память.

— Память? — усмехается Савицкий, пока глаза заново привыкают к темноте — глухой, но такой спасительной для нас обоих.

— Вадим вчера сказал, что я пробуждаю в тебе неприятные воспоминания.

Темнота заполняется смехом — нервным, нездоровым, с отчётливым привкусом боли.

— Не надо так! Ты же понял, о чём я? — пищу затравленным зверьком и закрываю руками уши, да только без толку. Смех Савицкого впитывается с дыханием, безжалостно щекочет нервы и пугает — сильно, до лихорадочной дрожи, — а потом резко смолкает.

— Ты знаешь, что такое триггер, Тая? — Обманчиво мягкий голос Геры пропитан безумием.

Я снова пячусь. Обнажённой спиной упираюсь в холодный кафель и дрожу. Мне впервые страшно. Так страшно.

— Это спусковой механизм. — Чувствую, как Савицкий медленно приближается —бесшумно, как опасный хищник перед решающим прыжком. От него не спрятаться, не убежать — не стоит и пытаться!

Глаза, привыкшие к темноте, начинают различать силуэт парня. Его руки опущены, плечи расправлены. Темнота помогает Савицкому оставаться собой. Пока Гера меня не видит, его душу не сжирают черти. Тогда отчего мне так страшно?

— Это катализатор моего безумия, — продолжает Савицкий и гулко, прерывисто дышит, порциями выпуская из лёгких отработанный воздух. — Пьяный импульс, парализующий сознание…

Вжимаясь в холодную стену, закрываю глаза. Будь что будет! Я зашла слишком далеко, и всё, что мне остаётся — раствориться в чужом безумии, как в своём.