Программа выдала на экран модель атома. Того самого, из которых вся Вселенная, мировое пространство, галактики, звезды, планеты, воздух, люди, звери, рыбы, черви…

По телу пробежала дрожь. Черт, мой разумоноситель со школьной скамьи знает, что он из атомов, каждая из этих частиц висит в пустоте на огромном удалении одна от другой. И что он, человек, состоит на 99,9 процента из пустоты, абсолютной пустоты, где в определенном порядке носятся атомы! Из таких же атомов здешнее Солнце, только те атомы, из которых эта звезда, трясутся в другом порядке.

Я чувствовал, как спина взмокла. На лбу выступили капельки пота. Только бы не думать о таком страшном мире, в котором я оказался. Я – всего лишь сочетание атомов! Уже достаточно сложное, чтобы в нем на какое-то время поселился Я, неизвестный пока что даже самому себе, но призванный для свершения каких-то важных дел! Донесся гнусавый голос пана Володарского, так звали Корнийчука за его прононс:

– Это еще как сказать!.. Президент такой указ не подпишет, вот увидите!

– Подпишет, – возражал ему другой голос. – Он все подписывает, что этой кукле еще остается…

– Он не кукла! Он сохранил в себе волю и силы… Вон у Королева спросите. Королев, как считаешь: подпишет президент указ о мобилизации?

Я вздрогнул, догадываясь, что обращаются ко мне, ведь это я – Егор Королев, самец, двадцать девять лет, младший научный сотрудник, работаю в этом загадочном заведении.

– Президент? – переспросил я торопливо. – Какой президент?

Из-за столов подняли головы даже те, кто не принимал участия в споре. То ли я был известен как заядлый спорщик, что в каждую бочку, то ли голос мой прозвучал не совсем так, как раньше звучал у моего разумоносителя.

Вавилов переспросил саркастически:

– Какой президент?.. В самом деле, какой у нас президент? Кто правит страной? Стоит ли помнить такой пустячок?

Засмеялись все, даже за дальним столом Маринка улыбнулась, на розовых щеках заиграли милые ямочки. Корнийчук заржал так, что рядом отодвинулись бы кони, чтобы не подумали на них.

– Королев прав, – заявил он неожиданно. – Что есть президент, как не кукла, которой двигают умелые руки? Вот только какие группы им двигают, это вопрос. Я все же считаю, что военно-промышленный комплекс.

– Какой ВПК, – отмахнулся Вавилов, – мафия! Мы сами из ВПК, разве мы чувствуем, что наши боссы чем-то двигают? Все захватила мафия!

– Банки, – возразила Маринка. – Теперь всем правят банки. Или транс… трансвести… транснациальнистические, фу, слово-то какое длинное!.. компании. Они и есть правительство. Настоящее, мировое!

Из другого конца комнаты откликнулся бодро Розенкренц:

– Мировое? Тогда это мы, проклятые сионисты!

Только я молчал, позволяя топтать меня ногами, вытирать подошвы и вообще по-всякому показывать свою эрудицию и умение разбираться в сложнейших государственных проблемах. И даже мировых.

Вавилов острил, но, на мой нынешний взгляд, в его словах как раз не было ни сарказма, ни даже шутки. В самом деле, какая разница, какой президент правит на этом крохотном глиняном шарике, что несется через Вселенную? Стоит ли запоминать такой пустячок, если люди не могут запомнить более важные вещи? Я не стал бы запоминать даже имя властелина галактики. Это тоже так мало и мелко!

До обеда я успел дважды сбегать вниз в буфет, осушил две чашки крепчайшего кофе. Черт с ним, что укорачивает жизнь. Часики уже тикают, а чутье подсказывает, что мне здесь уже недолго осталось. Совсем недолго.

Но чутье подсказывает только мне, живущему внутри этого разумоносителя, а вот он сам воспринимает этот мир как правильный и естественный. Если и ворчит, то на цены, налоги, дураков депутатов. Для него естественно то, что дико для меня: на косметику в этом мире тратится в восемьсот раз больше средств, чем на космос, а если бы деньги, истраченные на безуспешные поиски эликсира от облысения, пустить в науку, то за два-три года нашли бы средство и от рака, и от СПИДа, и от всех сердечно-сосудистых, именуемых чумой их века.