– Госпожа де Бержер, что там с завтраком? Подают?

– Как всегда, мадам, свежие круассаны и горячий шоколад. А в буланжери уже начали выпекать багеты.

– Как же хочется сменить обстановку! – произнесла Дама с ноткой сожаления.

Теперь, когда солнечный свет вовсю струился в окна апартаментов, можно было хорошо рассмотреть обладательницу капризного голоса. Она восседала на небольшой кушетке с таким изяществом и грацией, словно позировала невидимым зрителям. Словно действие происходило не в интимном пространстве ее будуара, а где-то на сцене, на глазах у сотен людей.

– Вот бы сейчас парочку бриошей и глоточек свежего воздуха! Ну отчего судьба так жестока ко мне?! Чем я заслужила эту участь? – она опять вздохнула.

– Не грустите, мадам! В жизни все меняется. Надо лишь немного подождать! – изрек с присущим ему бесстрастием месье де Саблие.

– Ну хорошо, – неожиданно быстро переключилась Дама, – пока мы ждем, предлагаю сыграть в ассоциации, – тонкими пальцами она оправила чуть съехавшее плечо платья. – Месье Отрюш, на какой букве мы остановились вчера?

– «Пэ», – буркнул конфликтер из своего закутка.

– Это замечательно! – обрадовалась Дама. Казалось, буква «пэ» была наполнена для нее каким-то особым смыслом.

– Замечательно, замечательно! – подхватили углы.

– Тогда – Париж. Какие ассоциации вызывает у вас этот город?

Прелестница вопрошающе оглядела присутствующих.

– Канкан, – пискнул кто-то.

И со всех концов понеслось:

– Фуа-гра…

– Тулуз-Лотрек…

– Мулен Руж…

– Фалюш…

– Бодлер и лягушки, – заключил месье Отрюш.

Сама красавица молчала. На ее лицо вновь пала тень печали.

– А вы, мадам? Что значит Париж для вас? – аккуратно поинтересовались из какого-то угла.

– Ах, друзья! – воскликнула Дама. – Если б я могла заключить в одно слово все то, что чувствую по отношению к любимому городу! Гранд-Опера, бульвар Сен-Жермен, Кафе де Флёр… Наши блестящие вечеринки, променады, разговоры о прекрасном…

– «В объятиях любви продажной жизнь беззаботна и легка…» – зачем-то влез в монолог Дамы месье Отрюш.

– Прекратите паясничать! – строго осадила балагура она. – Ваши экзистенциальные сентенции часто неуместны и полны сарказма, а меж тем…

– А меж тем, мадам, Бодлер писал свои стихи задолго до рождения озвученного вами направления. И если вы полагаете, что его отрешенная созерцательность отражает типичные экзистенциальные противоречия, вполне подходящие под определение гностической антиномии, то, извольте, здесь я, пожалуй, с вами соглашусь. Однако…

– Да замолчите же вы наконец, несносный пустозвон! Ох, мадам, если б только столкнуть на пол его зловредную книгу! Ведь он всю плешь проест нам своим Бодлером, – уже не сдерживаясь, сокрушалась старуха де Пуавриер.

Отрюш смерил недоброжелательницу ледяным взглядом.

– Возомнили, что можете меня уязвить? А хотите знать, кто вы? Вы – завистливая старая перечница, не обладающая даже толикой тех знаний, которые есть в моей голове. Вы и подобные вам всегда будут ненавидеть тех, кто умнее.

Углы затаили дыхание. Пространство наполнялось приятным скандальным флером. Легкой дымкой он колыхался в воздухе, обещая обитателям комнаты наполненный смыслом день. Одни упивались чужими эмоциями, другие восторгались отчаянным выпадом «пустозвона», третьи тихо радовались, что досталось не им. Уже слышны были пересуды и шепот тех, кто всегда сплетничал за спиной.

– Господа, успокойтесь! Нам всем сейчас непросто, – месье де Саблие со свойственной ему рассудительностью предпринял попытку примирить враждующих. – Я понимаю, вы устали друг от друга, от этой вечной неопределенности. От монотонности дней и спертости воздуха. Но не стоит терять веры! Нужно лишь немного подождать!