На несколько мгновений прервав поцелуй, он сбросил одежду, и та контрастно-белым ярким пятном легла на темный пол, а через мгновение я почувствовала легкое возмущение магического поля – простенький поисковый импульс. Вновь вернувшись к моим губам, Фель отстранился от стены и, слепо шаря по ней рукой, двинулся вбок, одной рукой придерживая меня: видимо, ответ импульса ему помог. А я, одной ладонью держась за мужские плечи, второй торопливо расстегивала собственную блузу, чтобы избавиться и от нее. Это получилось удивительно быстро.

Обо что-то споткнувшись и тихо выругавшись – это что-то покатилось по полу с гулким металлическим грохотом – мужчина наконец нащупал дверь и толкнул ее. Благо, та открывалась в нужную сторону и подалась под моими плечами.

Не знаю, что это за комната – здесь оказалось так же темно и пусто, как и в предыдущей, разве что по ощущениям она была значительно меньше. Еще здесь обнаружилась мебель. Фель усадил меня на стол и, освободив руки, торопливо занялся собственным ремнем…

Процесс интимной близости мужчины и женщины во все времена наделялся чертами более возвышенными, чем совокупление животных. Говорили о духовной близости, о слиянии душ, придумывали десятки поэтичных названий, и особенно старались в этом мои сородичи, всегда воспевавшие красоту природы и всех ее проявлений: «прогулка по звездной дороге», «прикосновение к вечности», «танец жизни», «пробуждение весны». Люди выражались проще, они называли это «заниматься любовью».

А вот в том, что сейчас происходило между нами, не было совсем ничего возвышенного, да и с любовью этот процесс никак не связывался. Гораздо лучше подходило грубое и бесцеремонное слово «трахаться», кажется, калька с орочьего, или какое-то другое обозначение из области совсем уж ненормативной лексики.

Фель двигался во мне глубокими сильными толчками, до боли сжимая ладонями ягодицы, а я впивалась ногтями в его плечи, рвано стонала и не просила – требовала не останавливаться, еще и еще, содрогаясь от прокатывающихся по телу волн наслаждения. До тех пор, пока удовольствие не затопило меня до радужных искр перед глазами, отозвавшись эхом низкого хриплого мужского стона.

На некоторое время мы оба замерли. Я уткнулась лбом в прохладное плечо, обняла его за талию отчего-то ватными ослабевшими руками, и, не переставая, вздрагивала и ежилась – не то от отголосков ощущений, не то от зябкого вечернего воздуха, который буквально только что казался раскаленным. Фель одной рукой упирался в стол, второй – обнимал меня, а его теплое учащенное дыхание щекотало и грело мое ухо.

Потом он мягко отстранился, но вместо того, чтобы одеться и уйти (мысль об этом вяло и как-то очень грустно шевельнулась у меня в голове), принялся, насколько я могла слышать, раздеваться дальше.

– Что ты делаешь? – Я наконец вспомнила, что рот существует не только для поцелуев, но может выполнять другую полезную функцию. Вопрос не слишком умный, но думать сейчас мозг отказывался, в голове царил вязкий плотный туман.

– Раздеваюсь, – предсказуемо отозвался светлый и через мгновение потянул меня к себе, вынуждая слезть со стола. Привлек в объятия, но не просто так: длинные ловкие пальцы без особого труда нашли застежку юбки, и я зябко вздрогнула, оставшись совсем без одежды. – Замерзла? – мягко спросил Фель, обнимая меня обеими руками.

– Немного. Сыро, холодно, – честно призналась я.

– Сейчас я тебя согрею, – с тихим предвкушающим смешком пообещал – или все-таки пригрозил? – он и начал медленно прокладывать дорожку из поцелуев вниз по шее. Не солгал: согрелась я почти сразу.