Я часто спрашивала ее: «Как ты все это делаешь и не сходишь с ума?» Думаю, меня лишила бы рассудка одна неделя с таким расписанием: раненые дети, паллиативные больные, нищие, бездомные, вокзал, перевязки, похороны и т. д. Бесконечный, неиссякаемый поток человеческого несчастья, который с годами только прибывал. В ответ на мои вопросы Лиза улыбалась – а улыбка у нее была широкая, веселая, хулиганская, такая, что раз увидишь и никогда уже не забудешь, – и говорила: «Справляюсь!». Это была правда: казалось, то, что она делает, от чего любой нормальный человек за несколько дней выгорел бы, ей только прибавляло сил – в буквальном смысле.

Лиза была небольшого роста и очень хрупкая. Как-то, зайдя в подвал, я увидела, что она тащит огромные коробки, из-за которых ее едва видать. Пытаясь помочь, я подхватила коробки и чуть не упала, настолько они оказались неподъемными. Лиза стояла и, улыбаясь, смотрела на меня. Оказалось, эти коробки с медикаментами – последние из партии, остальные она уже перетаскала, и ей они не показались тяжелыми. Ее работа требовала не только физических сил, но силы духа и решительности. Когда дело касалось ее больных, Лиза была способна на что угодно. Чтобы срочно устроить кого-то в хоспис, найти обезболивающие и т. д., я уже не говорю про случаи, когда что-нибудь требовалось больному ребенку, она преодолевала любые препятствия, звонила чиновникам любого уровня, днем или ночью, просила, а иногда диктовала тоном, не допускающим возражений, что требуется, а требовалось часто то, что не предусмотрено законом. Лизе было плевать на закон, если он не помогал облегчить участь конкретного человека. Причем чем ниже в социальной иерархии находился этот человек, тем настойчивее Лиза будила в неурочное время чиновников, независимо от ранга. В результате министр мог лично звонить в хоспис с целью проверить, хорошо ли устроен умирающий бездомный, получает ли морфий.

Была еще одна черта характера Лизы, которая поражала лично меня. Это ее идеальное, глубоко христианское представление о божественной природе человека, его достоинстве. В своей уверенности, что человек есть образ и подобие Божие, а потому его надлежит уважать, сострадать и оказывать помощь, даже если он находится в самом жалком состоянии, Лиза была абсолютно непоколебима. Подобную фанатичную, каменную убежденность описывают те, кто знал доктора Гааза. Лиза считала (и доказывала делом ежедневно!), что каждый человек имеет право на достойную жизнь, которое должно соблюдаться. И чем ниже стоит человек на социальной лестнице, тем больше – а не меньше! – у него должно быть прав не только на лечение, пищу и кров, но прежде всего на сострадательное, человечное отношение общества. Стоит ли говорить, что общество придерживалось относительно своих изгоев прямо противоположных воззрений. Но Лизу этот конфликт мало беспокоил, ее творческий метод был прост и неизменно эффективен: она брала за руку очередного подопечного и выводила из ада, принявшего на этот раз форму войны, больницы, отказавшейся принять пациента, обледенелой площади у вокзала или сборища фарисеев и ханжей. Я редко видела Лизу злой, но пару раз помню: когда она читала одну из многочисленных петиций мэру от жителей, которые жаловались, что она кормит грязных бомжей рядом с жилыми домами у Павелецкого вокзала, и когда ей привезли партию просроченных продуктов – «сойдет для бездомных». Положа руку на сердце, сошло бы, но Лиза устроила скандал: «Вы сами будете есть такое?! Нет? А почему вы считаете, что другие ЛЮДИ будут?»