Потом еще долго, долго Павел Васильевич Жуковский просил-умолял, чтобы она кольцо таки вернула, и дело кончилось в конце концов тем, что…

Богоявленский оторвался от своих мыслей. Они приехали.

Водитель помог ему донести сумку до крыльца. Литератор, растроганный и этой подмогой, и самой фигурой глухонемого извозчика, который, несмотря на тяжелую инвалидность, трудился, зарабатывал денежки, отвалил ему полтысячи чаевых.

Кошечка по кличке Мася (как бы праправнучка той, что жила в его семье в Люберцах, когда он был ребенком) кинулась литератору в ноги. Стала тереться и жалобно мявкать, словно говоря: «Я соскучилась! Как долго тебя не было!» Ему тоже казалось, что да, отсутствовал он бог знает сколько, хотя прошло всего двое с небольшим суток. Раньше, чем разделся, Боголюбский наложил ей ложечкой из банки мокрого корма – плошка была вылизана начисто, хотя сухого стояло полное блюдечко. Кошка начала жадно есть, а он поменял ей туалет.

Кошка составляла единственную его отраду. Женат был Боголюбский трижды, да ни одна из жен в его жизни не задержалась. Единственный сын (от самой первой) давно вырос, работал где-то в Англии и знаться с Боголюбским особо не хотел – а он и не настаивал.

Ему было хорошо одному. Сам себя в качестве жизненного компаньона он полностью устраивал. Ему говорили, что он эгоист и эгоцентрик, а он гордо отвечал: «Да! А каким еще должен быть поэт?» Ему говорили, что он погряз в одиночестве, взирая на жизнь из окна своего автомобиля, а он гордо отвечал: «Да, и что? Я сам себе интересней всего человечества».

Поговорить можно было с кошкой, с холодильником, телевизором или социальными сетями. Ни за кого ответственности он больше не хотел нести и ничьего вмешательства в свою жизнь не терпел.

После шампанского хмель оказался нестойким. Он испарился еще на подъезде к дому. К счастью, итальянское игристое в «бизнесе» оказалось хорошим и не оставило ни больной головы, ни изжоги.

Время шло к полуночи. Слава богу, никто из соседей или случайных телефонных собеседников не будет мешать его занятиям.

Боголюбский поднялся на второй этаж в свой кабинет и взялся за дело, которое долго предвкушал: достал из кармана выдранный в самолете глянцевый лист бортового журнала и стал рассматривать фото актера Грузинцева. Точнее, его палец с перстнем.

Именно указательный палец, а никакой другой убеждал, что перстень у артиста – тот самый, пушкинский. Насколько Боголюбский знал историю печатки, кольцо было здоровенным, потому Александр Сергеевич если его носил, то на большой палец надевал. С ним он и на портрете Тропинина запечатлен. И на портрете Мозера – как раз на большом, на левой руке.

Но теперь, за два века, человечество подросло – да и сам Пушкин далеко не гигантом был. Потому перстень, что ему был впору на большом, актеру оказался в самый раз на указательном. Тем более актерище вообще выглядел гигантом: красивый накачанный шкаф, подлинный герой-любовник. Блондинка на снимке, едва достававшая ему до плеча, только оттеняла его стати.

Но Боголюбский сосредоточился на талисмане. Да, золотой, или, как оперативники в протоколах пишут, желтого металла. Камень, как и говорилось в описании пушкинского кольца, похож на сердолик. И в лупу можно разглядеть на печатке нечто напоминающее иудейские письмена.

Знает Грузинцев происхождение перстня? Где взял? Давно ли он у него?

Да и кто он вообще, этот самый Грузинцев? Богоявленский отечественное кино и сериалы смотрел редко, фамилии такой никогда не слышал, смазливой рожицы не видел.