– Любовь, – тихо сказала я, и к окну, словно воробушки к кормушке, одна за другой слетелись мои «пташечки».

Вдруг случилось непредвиденное – девчушка упала на асфальт, и у нас в комнате был слышен ее крик боли и его крик ужаса. И мы, затаив дыхание и тесно прижавшись друг к другу, смотрели, как он совершал свой поступок. Не раздумывая снял пальто. И постелил его так, чтобы ей было удобно. Он колдовал над ее ранкой на коленке и гладил ее по волосам. И вытирал ее слезы. И ничего страшнее их беды не было в целом свете. А потом он поднял ее на руки и, не замечая тяжести, понес свою любимую, самую ценную на свете ношу, домой. Как можно скорее. Как можно бережнее. Как Принц свою Принцессу…

А на асфальте осталось лежать его пальто, но он даже не заметил этого. Только пушистые снежинки, одна за другой, словно не желая расстраивать нас, торопливо скрывали под белым покрывалом этот маленький знак его большого внимания к ней. И были эти снежинки такими свежими и чистыми, как самая первая любовь, бескорыстная и безоглядная, бесстрашная и безоговорочная. Искренняя. Чистая. Она, оказывается, по-прежнему бывает. Вот она. Мы стояли и смотрели на ее следы через тонкое оконное стекло.

Слава Богу. Значит, в мире ничего не изменилось за последний десяток лет, прошедший со времени наших первых больших чувств. Значит, это мы просто стали другими: излишне расчетливыми и скупыми на эмоции, подозрительными и недоверчивыми, а наши души, видно, незаметно скрючились от пережитых душевных травм, перенесенных разочарований и несбывшихся надежд… То-то нам теперь легко променять глубокие сердечные переживания на удобные поверхностные отношения, а ради скучного комфорта и спокойствия цвета болотной тины отказаться от рискованного и труднодостижимого, но такого желанного счастья…

Визжа тормозами, к дому подкатил знакомый Лешкин автомобиль.

– Не пущу! – тихо сказала я.

– Спокойно!.. По лестницам даже его машина не проедет, – отрезала Анютка, а серебристое железное чрево уже нетерпеливо изрыгнуло из себя моего Алексея.

– Кто это? Симпатичный какой! – воскликнул кто-то, и Танюха в ответ пробасила, а уж голосок у казачки был ого-го:

– Инна, это прЫнц. Правда, в отставке.

– Не прощу. – Я поджала губы, а Инночка ойкнула, зажимая рот. – Не тебя, дурочка! Его…

А Лешик стоял у машины, подозрительно покачиваясь. Руками он крепко обнимал огромную керамическую вазу, бесстрашно украшенную странноватым рисунком какого-то непризнанного гения. Внутри вазы, как одинокий носок в работающей стиральной машине, болтался худенький букет хризантем и все норовил выскочить при каждом неосторожном движении. Вот мой прЫнц поднял голову, поискал четвертый этаж, пару раз промахиваясь взглядом, и наконец, заметив нас в моем окне, принялся радостно приветствовать всех ручкой. Из кармана его хьюго-боссовской куртки выпрыгнул мобильник и упал в снег. Следом туда же нырнул букетик – вниз головой, и без того растрепанной.

– Вот видите, даже вещи от него сбегают… Не только я…

– Сбегать иногда полезно. Вчера сбежала, сегодня он весь во внимании и целиком твой. Может, простишь его? Смотри, ваза какая!

– Ириш, не нужны мне ни-ка-ки-е его подарки!!!

– Девушка, вы путаетесь в показаниях…

– Нет! Я как раз распуталась. У него жена, пусть ей и дарит. Я о подарках мечтала, когда тепла хотела, дел общих, планов совместных. Он все конфеты да выпивку по праздникам нес, а я хотела, чтоб… он хлеб с молоком по будням приносил.

– Э-э-э, да у нее горячка белая! – Танюха потрогала мой лоб. – Девочки, вы тут помощь первую окажите, а я пойду молодому человеку подняться помогу.