– Но у меня нет детей! – говорит он сильно волнительным голосом.
– Нету – так будут! – загадочно улыбается праправнук.
Интересно, от кого? – размышляет вконец озадаченный Сидоров. От Кати или от Фроси? Или, не дай бог, от Люси?!
Последняя мысль пугает его до заикания. Люся была дочерью шефа и походила на него как две капли воды.
– Чего тебе здесь надо? – грубо спрашивает он у праправнука по имени Гриша.
– Денег, – застеснялся Гриша.
– Рубля хватит?
– Лучше помельче, баксами, марсиане живут бедно, где им разменять рубль…
К беседующим родственникам подходит небритый абориген о трёх головах и жестами пытается доказать, что он тоже праправнук Сидорова. Самозванец с позором вышвыривается в канализационное отверстие нуль-пространства.
Сцена 5
Пружинистой походкой брюнета (на самом деле он блондин в чёрных ботинках) Сидоров входит в кабинет шефа, в котором стоят суперстол и суперстул. Шеф на этом суперстуле выглядит как небритый кактус в горшке.
В стены кабинета рекомендуется вмонтировать взятые напрокат цветные телевизоры Днепропетровского радиозавода, что намного усилит фантастичность интерьера.
– Нету, понимаити ли, жизни на Марсе, – чётко докладывает Сидоров.
– Вы уверены? – говорит шеф по фамилии Иванов-Водкин, рассеянно жуя письменный оапорт Сидорова. – Прежде, чем доложить, ёксель-моксель, подумайте, у вас ещё есть – чем.
Сидоров крестится, вспоминает вдруг прощание с праправнуком Гришей, и скупая мужская слеза появляется у него в левом уголке правого глаза. Левый глаз у него искусственный, в него встроены видеокамера, фотоаппарат, пистолет-пулемет, зенитно-ракетный комплекс и ножичек для допросов «языков».
Шеф Иванов-Водкин не выдерживает слёз.
– Не реви, Сидоров, – говорит он, сморкаясь в соседнее измерение. – Через девять месяцев жизнь на Марсе появится, я твои способности знаю…
Финальная сцена
Рыдает режиссёр – от умиления.
Плачет автор – от предвкушения большущего гонорара.
Плачут зрители – потому что плакали их денежки.
А время всё идёт и идёт…
1976 год
Покупка
Константин шёл по рынку и ради смеха приценивался ко всему, что видел глаз. Удачно доведённая до логического конца операция с соседскими цветами – тихо нарвал, тихо продал – позволяла ему чувствовать себя хозяином положения до пятницы включительно, несмотря на побаливавшую голову, и сулила не только пиво, на что он рассчитывал вначале, но и заграничную жидкость под названием «Чивас Ригал», каковую сам Константин переводил как «Вшивый рыгал», не зная, что так называется закордонный самогон.
Подойдя к краю шеренги «кустарей», изготовлявших вручную всякую всячину от сапожных гвоздей до «исключительно надёжного» средства от тараканов, он заметил странную личность в непонятном одеянии, державшую в руках блестящую штуковину с рычагом. «Личность» была на вид худа и невзрачна, многодневная, но редкая, как и у самого Константина, щетина не могла скрыть под собой горную складчатость лица, громадные чёрные брови прятали в пропастях глазниц тёмные омуты глаз. «Леший! – решил про себя Константин. – Из лесу вылез. И не боится при народе-то…»
– Привет, дядя, – сказал Константин «лешему», удовлетворившись осмотром штуковины, потрогал рычаг пальцем. – И как же эта фиговина работает?
– Отвали, брандахлыст, – прогундосил «леший», окидывая Константина презрительным взглядом. – Твоих средствов на пиво едва хватает, а тут – машина!
Константин от такого обращения слегка оторопел, но так как он не знал точного значения слова «брандахлыст», то ограничился коротким:
– Сам дурак! У меня, может, целый капитал – осьмнадцать целковых под кепкой! На пять таких, с позволения сказать, машин хватит! Говори, как работает. Вдруг куплю?