После появления первых глав «Теркина» в «Красноармейской правде» Твардовский по письмам, по встречам с бойцами понял, что задуманная книга нужна им, а герой близок.

В апреле 1943 года поэт «опробовал» главы новой поэмы и в глубоком тылу, в Чистополе, где тогда обосновалась в эвакуации большая писательская колония – семьи писателей-фронтовиков и несколько десятков писателей (Л. Леонов, К. Федин, К. Тренев, В. Шкловский, Н. Асеев, Б. Пастернак, М. Исаковский, С. Галкин, М. Зенкевич, В. Боков, А. Арбузов и другие). Как и первые приезды отца (в январе и июне 1942 го- да) – этот последний был весьма кратковременным.

Первый мой вопрос к отцу при встрече, который я задавала, едва он переступал порог, всегда был один и тот же: сколько дней он пробудет с нами. И каждый раз он называл этот отпущенный ему срок с виноватой улыбкой. На этот раз приехал на целую неделю. Но для общения с семьей, как всегда, осталось ничтожно мало времени: все дни его пребывания в Чистополе на улицу, носившую имя немецкого социал-демократа Августа Бебеля, в дом, где мы жили, шел самый разнообразный люд – местный и эвакуированный. Повидаться с Твардовским, расспросить его о положении на фронте шли и поодиночке, и группами. Жены фронтовиков, как правило, приносили письма и свертки (порой увесистые) для передачи или пересылки мужьям. Отцовский рюкзак разбухал на глазах. При большом скоплении людей в комнате, когда от соседей приносили стулья и скамейки, часто звучали стихи: среди чтецов был и отец. Из соседей, живших в нашем же доме, помню семьи В. Гроссмана, критика С. Гехта и поэта Гордона.

В городском кинотеатре Чистополя Твардовский, выступая вместе с Б.Л. Пастернаком и М.В. Исаковским, читал отрывки из «Теркина». Запомнилось, как мама советовала не читать «Переправу»: настроения в среде эвакуированных были и так довольно сумрачными и тяжелыми. Но отец все-таки прочел «Переправу», и с большим успехом. Восторженный отзыв Пастернака о «Теркине» зафиксировал в дневнике 1943 года А. Гладков.

Вместе с количеством писем фронтовиков росла убежденность Твардовского в том, что он нашел свое место на войне, свое истинное назначение. «Нет, и я здесь что-то значу, // На войне, Отчизна-мать» – эти строки, не вошедшие в поэму, написаны в конце войны, когда он мог уже подвести некоторые итоги сделанного.

Поддержка читателей оказалась решающей для дальнейшей судьбы «Книги про бойца». Создавалась она в условиях фронтовых, с их бесконечными переездами, срочными заданиями и командировками, прерывающими иногда надолго написание очередных глав. Поэт писал ее «на войне, под кровлей шаткой, // По дорогам, где пришлось, // Без отлучки от колес, // В дождь, укрывшись плащ-палаткой, // Иль зубами сняв перчатку // На ветру в лютой мороз».

Считая «Теркина» своим основным делом, военкор Твардовский продолжал выполнять обычную заказную газетную работу, к которой прибавилась в 1943 году трудоемкая обязанность литературного критика, рецензирующего поступавшие в газету стихи и очерки. А еще отнимали время занятия по строевой подготовке (подполковник Твардовский был назначен командиром отделения, что явно не соответствовало его воинскому чину). Но не эти трудности были главными.

Поэма и ее герой не пришлись ко двору тем, кто тогда руководил литературой: они плохо вписывались в предначертанные рамки «социалистического реализма». Из дневников и писем отца сейчас впервые можно узнать, с какими препятствиями на пути к читателю встретился «Теркин». Большие и малые придирки к поэме, ее замалчивание, попытки ее запретов – все это не могло не сказаться на рабочем настроении поэта. Стали одолевать сомнения, то ли он пишет, что действительно нужно для армии. Ведь среди настороженно относившихся к «Книге про бойца» были люди, им весьма уважаемые: например, А.А. Фадеев, с которым еще до войны сложились дружеские отношения. Снисходительно похваливая поэта, критики предъявляли упреки по тем временам достаточно серьезные, находя в Теркине мало примет советского солдата. Автора призывали усилить политическую и идейную сознательность героя. Временами Александру Трифоновичу казалось, что поэма так и не дойдет к читателям в задуманном и завершенном виде. Да и редактор «Красноармейской правды», улавливая настроение в «верхах» и в литературной среде, давал понять, что настоящее дело литератора при газете – писать стихи и фельетоны, а поэма может и подождать. Особые мучения испытывал поэт, видя, как коверкают и искажают его детище при публикации, стремясь вычеркнуть то, что противоречило стереотипам советской литературы.