– Ну, например, – неохотно подтвердил Готовчиц.

– А я вам отвечу, что неопытные воры не будут так тщательно готовиться к краже и предварительно устанавливать режим дня будущих жертв. Если они за вами следили, значит, это люди серьезные, а серьезные люди обязательно нашли бы и деньги, и украшения вашей жены, и ее бумаги, если охотились именно за ними, это совсем несложно. Поэтому если мы хотим, чтобы наша первая версия оказалась правильной, то мы с вами вынуждены будем признать, что попытка кражи была действительно неудачной, преступники ничего не нашли, но…

– Что? – испуганно проговорил Борис Михайлович.

– Но они за вами и не следили. Переходим ко второй версии. Признаем, что преступники были достаточно предусмотрительными, предварительно следили за вами и, по всей вероятности, за Юлией Николаевной, вломились в вашу квартиру и взяли то, что хотели.

– Они ничего не взяли, – упрямо повторил он. – Я все проверил. Ничего не пропало.

– Борис Михайлович, голубчик, – Настя говорила почти ласково, – поймите же, у нас с вами получается или одно, или другое. Или никто за вами не следил, и вы на этот счет заблуждаетесь, или у вас все-таки что-то пропало, а вы не хотите мне сказать, что именно. Третьего-то не дано. Вместе факт слежки и неудачной попытки кражи никак не соединяются, хоть тресни. Логики нет.

– Я не заблуждаюсь. Я точно уверен, что до кражи за мной следили.

– Тогда давайте признаем, что попытка кражи удалась. Другого выхода у нас нет.

– Он должен быть! – Психоаналитик вновь сорвался на крик. – Должен быть этот выход! Я знаю, что за мной следили и что у меня ничего не пропало! Ищите, думайте, вы же милиция в конце концов!

– Борис Михайлович, будьте справедливы. Да, мы – милиция, но потерпевший-то – вы, и все, что мы знаем, мы знаем только с ваших слов. Вы меня уверяете, что за вами следили до кражи, и вы же меня уверяете, что у вас ничего не украли. Мне приходится опираться на то, что вы говорите, но у меня не получается связной картинки. И мне приходится думать, что либо вы ошибаетесь в части слежки за вами, либо говорите неправду в том, что касается кражи. Из того, что вы мне сказали, связной и последовательной картины не вытекает. Если вы можете дать мне объяснение, которое связало бы воедино оба этих факта, я готова его принять и сделать все возможное, чтобы его проверить. У вас есть такое объяснение?

– У меня? Нет. Я ничего не понимаю. Но я точно знаю, что говорю правду. Вы должны мне верить.

«Должна верить, – повторила про себя Настя. – Какой заезженный оборот. Почему кто-то должен кому-то верить? Человек должен заботиться о тех, кто находится на его иждивении, он должен держать слово, должен возвращать долги. Это все понятно. Но верить? Никто никому не должен. А между тем это одна из самых распространенных и часто употребляемых фраз в нашей жизни. Вероятно, это что-то вроде магического заклинания. Ты должен мне верить, и все тут, и никаких объяснений не требуется. Человек подпадает под магию слов и начинает думать, что действительно должен верить».

Длинный разговор с Борисом Михайловичем совершенно вымотал ее. Настя не терпела отсутствия логики и ужасно уставала, если приходилось долго объяснять кому-нибудь на пальцах, почему ее не устраивает то или иное толкование фактов. Во всем должна быть связь, во всем должен быть смысл. Пусть необычный, непривычный, нетрадиционный, пусть совсем особенный смысл, но он должен быть. И когда он не просматривается, приходится либо искать искажение фактов, иными словами – ложь, либо винить себя за тупость.