Конечно, это было нечестно, Аля специально всё подстроила, поэтому такое не считается! Но все равно я кусала губы от досады: ведь это чистейшее издевательство, когда букет летит прямо в руки девушке, которая никогда не выйдет замуж.

А сестра с Королевым, да и мои родители, хихикали и подмигивали, как будто это очень смешно.

И Морозов смотрел на это всё с такой странной усмешкой, что хотелось вцепиться ему в лицо и расцарапать как следует, чтоб эту усмешку стереть. Он так меня разозлил, что я решила — в дальнейшей игре пощады для него не будет.

А ведь сперва думала провернуть дело тихо-мирно. Что именно провернуть? Хотела разыграть с ним что-то типа любовной сцены, но чтобы это увидели только Королев и моя сестра. А теперь подумала — пусть видят все.

Сначала удача была на моей стороне: тамада объявил конкурс среди неженатых и незамужних на самую страстную и романтичную пару. Я долго наблюдала, как парочки выходили на сцену и демонстрировали невнятную белиберду, а Сергей с Алькой тем временем снова мне подмигивали и ехидно посмеивались.

Когда фантазия у парочек иссякла и тамада спросил: «Еще желающие есть?», я встала из-за стола и сказала: «Да, есть!», взяла Морозова за руку и — не успел он глазом моргнуть — вывела его на сцену.

Денис Сергеевич продолжал усмехаться, выводя меня из себя еще больше. Ладно-ладно!

Я попросила выключить свет, лишь немного подсветив сцену. Зал погрузился во тьму, все вокруг замолчали.

Пару секунд мы просто стояли друг напротив друга, потом я сделала шаг вперед — ближе, еще ближе… Подойдя к Морозову вплотную, я откинула волосы, пристально посмотрела ему в глаза, слегка провела рукой по его скулам, подбородку… А затем, коснувшись пальцами его губ, произнесла:

— Ты говоришь, что нет любви во мне.
Но разве я, ведя войну с тобою,
Не на твоей воюю стороне
И не сдаю оружия без боя?

Честно говоря, я хотела просто прочесть этот сонет.

Просто! Прочесть! Этот! Сонет!

Но от моего взгляда и прикосновений Морозов странно вздрогнул и перестал улыбаться. Внезапно одной рукой обнял меня за талию и прижал к себе, а другую запустил мне в волосы. Затем, приблизив свое лицо к моему, точнее — свои губы к моим губам, — продолжил:

— Вступал ли я в союз с твоим врагом,
Люблю ли тех, кого ты ненавидишь?
И разве не виню себя кругом,
Когда меня напрасно ты обидишь?

Какой заслугой я горжусь своей,
Чтобы считать позором униженье?
Твой грех мне добродетели милей,
Мой приговор — ресниц твоих движенье.

В твоей вражде понятно мне одно:

Ты любишь зрячих, — я ослеп давно**.

Отчего-то с каждым его словом мне становилось все труднее дышать, во рту пересохло, колени подогнулись, сердце бешено заколотилось, а после заключительной фразы в груди вдруг вспыхнул такой безумный огонь, что даже в глазах потемнело, и я чуть не потеряла сознание. Я обхватила Морозова за шею, еще сильнее прижалась к нему — чтоб не упасть — и вдруг почувствовала, что его сердце бьется так же сильно, как и мое.

«Да что же это происходит? — подумала я в растерянности. — Если какое-то глупое притворство заставляет людей пережить такое, то на что же тогда похожа настоящая страсть?»

Вспышка света немного привела меня в чувство. Сначала в зале стояла тишина, а затем раздались такие аплодисменты, что я едва не оглохла. Недоуменно оглядываясь вокруг, я с запозданием подумала, что, наверное, наше выступление выглядело со стороны довольно неприлично. При этом мы выиграли дурацкий конкурс, однако легче не стало.

Пока мы принимали поздравления, Морозов по-прежнему придерживал меня за талию. Конечно же, подскочил режиссер — теперь он нас узнал. С радостными воплями: «Так вы что — встречаетесь? Так вы что — шифровались тогда? Ну, вы даёте…» он хлопал Морозова по плечу.