Я выкручиваю руль и съезжаю на обочину, включаю аварийку и выхожу.

Бегу вперед, молясь про себя всем богам, чтобы это была не мать.

Когда до места остается метров пятьдесят, резко застываю, будто врезаясь в стеклянную стену, потому что вижу в кювете ее зеленый кроссовер, лежащий на крыше. Помятый.

Мне не хватает воздуха, и я падаю на колени, мотая головой сквозь слезы. Вижу, как мужчины в форме поднимают носилки и несут их к скорой. А оттуда безжизненно свисает рука.

— Не-е-ет!

Я ору так громко, что птицы, которые сидят на проводах столбов электропередач, с шумом срываются с места.

Вскакиваю на ноги и бегу к скорой.

«Нет, нет, нет!» — продолжаю кричать про себя.

Меня останавливает сотрудник ДПС. Странно, я не заметил их машины.

— Туда нельзя, молодой человек.

— Там моя мать! Скажите, что с ней?

Вижу сочувствие в его глазах. Зачем он мне сочувствует? Сочувствуют тогда, когда...

Я пячусь и трясу головой.

— Она?.. она... она же не?..

— Она жива, но в очень тяжелом состоянии, ее повезут в первую городскую больницу, можете поехать за каретой скорой помощи.

Жива! Господи, она жива!

— А с ней? Можно мне с ней?

Сотрудник ДПС поджимает губы и качает головой.

И я мчусь к своей машине так быстро, как только могу.

Не помню, как заполняю нужные бумаги. Не помню, что отвечаю врачам, которые задают мне какие-то вопросы.

Ничего не помню.

Помню только, как сижу на скамейке, смотрю в одну точку и покачиваюсь из стороны в сторону. Как встаю, хожу взад-вперед и снова сажусь.

Должно быть, я сижу очень, очень долго, потому что вскоре в коридоре показывается отец. Бледный как смерть. Раз он успел вернуться из столицы, значит, оперируют уже много часов.

Господи, почему так долго?

Отец протягивает мне стаканчик кофе, но я ставлю его рядом с собой. Не хочу. Ничего не хочу. Только бы мать жила.

— Это я во всем виноват. Я. Если бы не я... — бормочет отец полным горечи голосом. — Я себе не прощу, если с ней что-то случится. Не прощу.

— Что значит ты виноват? Тебя даже в городе не было!

А потом до меня наконец доходит смысл его слов, и я смотрю на него осмысленным взглядом.

О чем он вообще?

Тогда отец сжимает в руках свой, уже пустой, стаканчик и заговаривает.

И я бы отдал все на свете, чтобы забыть его рассказ, но, как назло, каждое слово врезается в память, чтобы остаться там навсегда.

— Ты помнишь, как мы с матерью ссорились, когда тебе было лет четырнадцать-пятнадцать? — спрашивает отец.

Я киваю.

Родители вместе с юности, всегда жили душа в душу, и я с детства мечтал, что у меня будет такая же крепкая дружная семья, как у них. Я буду смелым, сильным и умным, как папа, а моя жена будет такой же красивой, доброй и нежной, как мама. Но однажды что-то случилось, и в доме стало тихо, словно перед грозой. Я не мог не заметить этой гнетущей атмосферы.

Мать бродила по комнатам, бледная и растерянная, то часто плакала, то шипела на отца, да и он тоже сник, как побитая собака. Я несколько раз интересовался, что происходит, но неизменно получал ответ: «Все в порядке».

Злился, что меня до сих пор считают слюнявым ребенком, не достойным честного ответа, а мне, между прочим, почти исполнилось пятнадцать.

Потом отец и вовсе уехал в командировку больше, чем на месяц.

— Так вот, — отец отводит взгляд, и по его лицу пробегают тени прошлого, — тогда я изменил твоей матери в первый и единственный раз. Не стану себя оправдывать, это целиком и полностью моя вина, сын. Наверное, я решил, что Ольга будет со мной всегда, воспринимал ее как должное.

Мои брови невольно взлетают. Теперь их поведение и ссоры приобретают смысл.