– Папа?

– Да.

– Сколько ей еще осталось?

Я положил руку ему на плечо, и он отвел взгляд.

– Ты сам должен знать, – тихо ответил я.

Он подошел к календарю, висевшему на холодильнике. Каждое утро он ставил очередной крестик, а потом говорил, сколько дней еще осталось.

– Тридцать пять. – Он посмотрел на меня. – Она вернется домой, когда все закончится?

Я привлек его к себе, обхватив за плечо.

– Не знаю, сын.

Солнце закатилось, оранжевое перетекло в алое.

Я обнял его. Я никогда не лгал своему сыну.

– Не знаю, – он еще глубже вонзил лезвие в деревянную палочку, – я не знаю.

Трасса I-10 идет на запад. Луизиана в моем заднем зеркале, Техас за капотом. Снова пошел дождь, капли размером с виноградины исхлестали ветровое стекло, и за стеклоочистителями скопилась вода. На приборной панели лежал пожелтевший конверт из плотной бумаги с пятном от пролитого кофе. Я думал об окончательном варианте документов, лежавших внутри. Две подписи… Я отодвинул конверт в сторону и засунул его между пластиком и ветровым стеклом, но это не могло заглушить голоса в моей голове. Ничто не могло их заглушить.

Я притормозил, посмотрел в зеркало заднего вида и вытер конденсат на внутренней стороне стекла грязной футболкой. Автомобиль пополз медленнее, почти остановился. Я не мог ничего разглядеть впереди. На соседнем сиденье лежали увядшие цветы.

Я так и не выбросил их.

Мои мысли блуждали где-то далеко. На меня смотрела моментальная фотография, прикрепленная изолентой рядом с датчиком топлива. При полном баке стрелка указывала на заляпанное мороженым лицо Броди. Он сидел у меня на плечах и в моей шляпе с поднятыми руками. Он был так горд собой. Я мысленно уносился куда-то вдаль; часть моего сознания управляла автомобилем, а другая часть поднималась на крыльцо в попытке ответить на вопрос сына. Эта дистанция лишь отчасти объясняла, почему я довольно мягко столкнулся с другим автомобилем впереди. Другая часть объяснения была как-то связана с тем, что он остановился прямо посреди автострады.

Я включил мигалку, отъехал на обочину, надел шляпу и плащ и пошел к окошку водителя. Когда-то эта была машина с кузовом «универсал» 1970-х годов с деревянной обшивкой салона. Большая часть этой обшивки исчезла. Молодая женщина – на вид лет тридцати с небольшим – при моем приближении вышла из машины. Она промокла до костей. С заднего сиденья доносился приглушенный и хриплый кашель.

Она выглядела изможденной и усталой. Среднего роста, немногим более пяти футов. Худощавая, со светло-каштановыми волосами, почти блондинка. Выцветшая футболка и очки. По ее лицу стекали капли дождя. Она обернула плечи грязным полотенцем. Одна линза ее очков была затуманена, а мост оправы сломан, так что они неуклюже скособочились на ее лице. Когда очки начали сползать по переносице, она раздраженно подтолкнула их пальцем.

– Какого черта вы не смотрите, куда едете?

Я оглянулся. Свет фар в отдалении приближался быстрее, чем мне бы хотелось. Иногда лучший способ обезоружить человека – это зайти с неожиданной стороны.

– Не заводится? – спросил я.

На заднем сиденье снова кто-то закашлял.

– Вы серьезно думаете, что я бы сидела тут, если бы двигатель не заглох?

Судя по выговору, она была не из Техаса, – скорее из Алабамы или южной Джорджии.

– Вы рулите, а я буду толкать.

Женщина закусила губу: конфронтация развивалась не по ее плану. Я снова оглянулся на фары приближавшегося автомобиля. Она уселась за руль, а я налег на задний бампер и вытолкнул ее на обочину, когда мимо промчался грузовик. Я подошел к окошку.