Взвешивая все за и против, я осознавал возможные риски. Римляне получали возможность отыграть свое отставание и вплотную приблизиться к нашему лагерю. Фора, полученная нами во время ночного броска, вряд ли внушала оптимизм. Впрочем, другой альтернативы в это холодное утро у меня не было.

На руку Крассу играло мое незнание местности. Первые часы обескровленное войско повстанцев шло наугад, безо всякой конечной цели, в кромешной тьме. Шли тяжело. Снег местами доходил до колена. Приходилось останавливаться, чтобы убрать бурелом. Я злился, не мог совладать с собой, сосредоточиться. Понимал, что римляне, которые выдвинутся вслед за нами, получат преимущество в скорости. Наткнувшись на бурелом в очередной раз, я принял решение свернуть с дороги и идти по полям, чтобы остановиться там на привал. Мы вернулись по дороге назад, сквозь растущие небольшими островками чащи деревьев свернули на северо-запад, вышли в поля. Я попытался схитрить и оставил в месте нашего схода с дороги три центурии, которые взрыхлили снег и забросали участок ветками. Вряд ли я мог сбить римлян со следа, но запутать их, выиграть драгоценные минуты я мог вполне.

В поле войско замедлилось, но сильные порывы ветра поднимали с земли снег и заметали наши следы. Я понимал, что даже самый сильный ветер не сможет укрыть нас от взгляда претора, но обстоятельства играли нам на руку. Метель в открытом поле затруднит легионерам Красса переход, собьет с пути.

Теперь, когда привал был объявлен, когда войско остановилось, я перевел дух. Я взобрался на холм, огляделся, вытащил из-за пазухи смятую карту Южной Италии. Развернул свиток и уставился на рисованные чьей-то рукой незнакомые местности с названиями на латинском языке. Солнце медленно вскарабкивалось на небосвод. Лучи приятно согревали промерзшее за ночь лицо. Буря оставила после себя приятно хрустевший под ногами снег. К основанию холма стекались восставшие. Несмотря на тепло, которое принесло с собой солнце, окончание бури и ясную погоду, никто из несчастных людей не проронил ни единого слова. На разговоры не осталось никаких сил. Изредка слышались стоны раненых, всхлипы измученных женщин, потерявших на поле боя своих мужей. Туманными, ничего не видящими глазами люди бросали на меня взгляды вскользь. Шли дальше, искали себе место, где бы они могли расположиться на привал. Из всей многотысячной толпы только один мальчишка лет десяти вдруг остановился, внимательно посмотрел на меня, его взгляд прояснился. Он вскинул руку в знак приветствия, пока его не одернула мать, ищущая место для привала. Я тяжело вздохнул, чувствуя, как ходят желваки на моих скулах.

Мы покинули полуостров в спешке. В лагере осталась большая часть наших запасов. Колеса телег застревали в рыхлом снегу, буксовали, поэтому большую часть запасов было решено бросать в лагере. В повозках остались палатки, провиант, часть арсенала и доспехов. Впрочем, возможности разбить в поле полноценный лагерь у нас не было. Отчего-то мысль приятно согрела, но я знал, что, размышляя подобным образом, я всего лишь обманывал себя, чтобы успокоить.

Обессиленные люди садились на холодный снег, многие сразу засыпали, кутаясь в затертые до дыр плащи, снятые с тел римских солдат или с плеча доминуса. Размещались солдаты, снимали с шестов-фурков последние запасы продовольствия и делились ими с женщинами, детьми и стариками. Это было вяленое мясо, черствые черные сухари, остатки начавшей цвести воды. Гладиаторы охотно отдавали последнее слабой части моего лагеря во многом потому, что среди этих людей были их дети, жены и родители.