– Спартак… – Тарк попытался что-то сказать, но я резко пресек его.

– Поворачивайте, – теряя терпение, повторил я. – Не сейчас!

В глазах бербера застыл вопрос, который так и остался не задан, – я, наконец, схватился за рукоять меча. Послышались крики центурионов, недовольный ропот гладиаторов, но шеренги и когорты нехотя начали перестроение. Тарк бросил последний взгляд на пылающий римский лагерь и вместе со своим легионом зашагал прочь, подгоняя центурионов отборной бранью. Начал отступление Икрий. Грек с опаской косился в спины легионеров Ганника. Недовольно загудела когорта галлов, их поддержали кельты и германцы. Легионеры принялись бить мечами о щиты, выказывая свое недовольство. Восставшие, готовые отдать жизнь в последней битве этой кровавой войны, не хотели отступать, но путь к римлянам им перегородила непроходимая огненная стена.

В четверти лиги от римского лагеря отступали гражданские. Женщины, дети и старики, число которых по ходу восстания постоянно росло и вскоре приблизилось к отметке в несколько тысяч человек, тащили с собой фашины, которыми я приказал забросать ров.

Наконец остановил свой легион Ганник. Гладиаторы резервных когорт озадаченно наблюдали за отступлением легионов Икрия и Тарка. Послышался ропот в рядах солдат. Ганник, бледный как полотно, стоял в двух перчах от пылающей пламенем стены, но не решался подойти ближе, чувствуя жар огня, пожирающего древесину. Рукоять меча убийственно медленно легла в ладонь кельта. Пальцы сжались, рука побелела. Он проводил взглядом Рута, который вместе со своими кавалеристами удалялся от стены прочь. Дело гопломаха было сделано. Ликтор выполнил приказ от и до. Губы Ганника скривились, он выдавил какое-то ругательство на кельтском, а в следующий миг я поймал его взгляд на себе. Тяжелый, темный, но все же удивленный.

– Это твоих рук дело, Спартак? – проскрежетал он, вздрогнув от неожиданности при моем виде. – Ты приказал Руту поджечь стену?

Я ничего не ответил. Передо мной стоял ослушавшийся приказа полководец. В мое отсутствие этот человек отвечал за сохранность нашего лагеря. Ганник же пошел на произвол, и наше дело чуть было не лопнуло как мыльный пузырь. Я понимал, что нам предстоит серьезный разговор. Но этот разговор следовало начинать не здесь и не сейчас. Интересно, понимал ли это сам Ганник? Или жажда мести настолько заполонила его разум, что он не отдавал отчета своим поступкам? Кельт долго, с вызовом, смотрел на меня, его ладонь так и осталась лежать на рукояти гладиуса. Дым от пепелища больно резал мои глаза, но, несмотря ни на что, я не отводил взгляд и принял вызов.

– Отступай, Ганник, – скомандовал я. Несмотря на холод, моя ладонь, которая легла на рукоять гладиуса, взмокла. Заходили желваки. В воздухе витало напряжение. – Ты разочаровал меня, – сухо сказал я.

Ганник молча проглотил эти слова. Медленно потянул рукоять гладиуса на себя, обнажил лезвие на целый пальм, а потом резко разжал руку и отпустил рукоять. Меч нырнул обратно в ножны. Гладиатор довольно ухмыльнулся, явно издеваясь надо мной, будто проверяя на прочность. Вытер вражескую кровь со лба и смачно высморкался себе под ноги.

– Пошел ты, – прошипел он.

Ганник горделиво вскинул подбородок, размазал ладонью кровь римлянина по лицу. Так же диковато улыбаясь, он развернулся и отдал громкий приказ стоящим чуть в стороне центурионам.

– Поворачиваем! Мы отступаем! – выкрикнул он.

Я остался сидеть верхом на своем жеребце. Дорогого стоило отпустить Ганника и закрыть на его оскорбления глаза. Внутри меня бурлила ярость. Хотелось верить, что сейчас Ганник зол, раздавлен, разбит. Затем, когда гладиатор придет в себя, у нас состоится разговор. Но сейчас, когда он повернул свой легион, я скорее испытал облегчение. Сцепившись, как два боевых петуха, мы могли потерять то, чего у нас и так не было, – время. Крови на сегодня было достаточно. Я заставил себя убрать руку с гладиуса. Несколько раз сжал и разжал кулак. Поскакал прочь.