Снимки оказались семейные. Групповые. Алексей принялся их разглядывать. Настоящее карликовое семейство: маленькая мама, маленький папа, маленькие дети, даже члены семьи мужского пола были не намного выше Лилии. А ее саму Алексей узнал с трудом. Девушка на фотографии была юной, свежей и милой, хотя и некрасивой.
– Сколько ей лет?
– Двадцать три.
– Двадцать три?! А вчера показалась мне такой старой! Я подумал: лет сорок.
– Смерть, знаешь, никого не красит. Тем более такая. Она, между прочим, всю жизнь прожила в твоем доме. С родителями и братом. Ты должен был часто ее видеть, – тихо сказал Барышев.
– Ну не помню я ее! Не помню! Некрасивая девица, маленького роста, наверняка тихоня. Глазки в пол, вежливое «здравствуйте». Может, Сашка ее и знала. Но я-то в этом доме не так уж давно живу!
– Не ори. Кстати, а почему ты вчера был не на машине?
– Ха! Так она теперь ночью на охраняемой стоянке! Потому что магнитолу у меня, по-русски говоря, с…ли.
– Вот! А дело это на меня повесили. О вскрытых и ограбленных машинах. В вашем дворе такое, между прочим, часто происходит. Когда магнитолам того самого, ноги приделывают. А почему ты, гражданин Леонидов, в полицию не заявил?
– Потому. Я знаю, каков шанс найти вора. И не хочу терять драгоценного времени.
– Вот она, значит, какая, твоя гражданская позиция!
– Хорошо, хорошо! Мне уже стыдно. Готов искупить свою вину. Что у тебя есть кроме Лейкина?
– Ни-че-го. Ты прав на сто процентов: тихоня, скромница, внешность ниже среднего, без особых талантов. Нет ни единого повода ее убивать. Дружная семья, мама, папа, я. И братик. Студент-очкарик. Квартира трехкомнатная, достаток средний. Лейкин своим девицам неплохо платит, между прочим.
– Как он за ней ухаживал?
– А я знаю?
– А вот и узнай. Тебе непременно надо выяснить, во-первых, чьи туфли были в пакете…
– Опять!
– Черт, что там еще имелось? Напомни! Кефир, йогурт и две сдобных булочки?
– Ну да.
– А жила она с родителями и братом?
– Ну да.
– А на работе у нее ты был?
– Ну да.
– Там тепло, холодно?
– Нормально.
– Тебе, может, и нормально. Медведь! Обойди все лейкинские павильоны.
– Зачем?
– Температуру воздуха выясни, вот зачем. А причину я тебе потом скажу. Черт, придется, видимо, моей жене заняться икебаной.
– Ты постоянно слова какие-то неприличные употребляешь, Леонидов. Флорист, икебана. А этого Лейкина, между прочим, можно просто взять за грудки и как следует потрясти.
– Ну, потряси. Признание в убийстве ты, может быть, и вытрясешь. А если это не он? Если и в самом деле маньяк?
– Да? Маньяк? Одной жертвы? Маленький такой маньячек. Исполосовал девчонке лицо и шею, снял ботинки, опустил ее ноги в воду и успокоился.
– Погоди, Серега, еще не вечер. Еще не вечер…
3
А когда настал долгожданный вечер, Леонидов словно невзначай поинтересовался у жены:
– Сашенька, ты знаешь, что такое икебана?
– Ну, допустим, знаю. А ты откуда знаешь такое умное слово?
– Сашенька! – развел руками Леонидов. Что означало: ну, разве я дурак?
– Лешенька! Ты последнее время все больше о кредитах и процентах говоришь. И вдруг об искусстве создавать цветочные композиции! Ты не заболел?
– Здоров. Так тебе это интересно?
– Очень!
– Честно?
– Мне безумно интересно. Как и все, что не касается твоей работы.
– Так вот, – торжественно сказал Леонидов: – Ты не хотела бы заняться икебаной? Это ж такая радость творчества! Такое счастье!
– Уже занимаюсь. Моя самая удачная и любимая композиция пятнадцать минут назад крепко уснула, наконец. И я счастлива.
– Да что ты говоришь? – встрепенулся Алексей. – Ксюшка уснула?