Стоит еще совсем раннее утро. Стрелки часов едва подползают к шести. Я с молчаливым удовольствием вдыхаю свежий, влажный после дождя воздух и, расстелив плед, плюхаюсь прямо на траву, не заботясь абсолютно ни о чем.       
Положив перед собой альбом, дрогнувшими пальцами его раскрываю. Годами я душила в себе то, к чему шла с раннего возраста. Свекровь считала, что профессия художницы совсем не соответствовала статусу ее сына. Только сейчас я, кажется, начинаю понимать - возможно, она боялась того, что я стану что-то из себя представлять. Что мое имя станет чего-то стоить само по себе, без приставки в виде влиятельной фамилии Григорьевых. Ведь самодостаточным человеком куда сложнее манипулировать.         
Впрочем, я допустила это все сама. Но Марта права - еще не поздно это исправить.                      
Первый штрих выходит неловким и неуверенным. Но постепенно рука инстинктивно вспоминает все, что когда-то умела. Я и сама не замечаю, как карандаш, скользя по бумаге, воссоздает в рисунке одно из самых теплых воспоминаний. Еще один эпизод из прошлого, когда была по-настоящему счастлива.       
- Ты снова рисуешь? - раздается внезапно надо мной голос и, вздрагивая, я делаю неверный штрих.     
- А ты против? - ощетиниваюсь мгновенно, вскидывая глаза на Яна.                                                   
- Нет.                                                                                                                                                                           
Он чуть медлит, словно ждет от меня возражений, потом аккуратно присаживается рядом. В его глазах стоит задумчивое выражение, причину которого спустя мгновение он озвучивает:             
- Я часто задавался вопросом, почему ты бросила рисовать.                                                                 
- Почему же не спрашивал? - интересуюсь вскользь, делая вид, что полностью погружена в рисунок.    
- Думал, что тебе так понравилось вести светскую жизнь, что это отошло на второй план.           
Я оказываюсь не в силах сдержать горький смешок. Не давая себе времени задуматься, быстро бросаю в ответ:
- Интересно, о чем еще ты думал?                                                                                                                    
Его рука ложится на мою и требовательно ее сжимает. Подчиняясь этому жесту, я поднимаю на него взгляд и тогда Ян говорит:      
- Главное, о чем я всегда думал - это о том, чтобы тебе было хорошо.                                                   
У меня внутри образуется какое-то мучительно-тянущее чувство. Хочется откинуть голову назад и  издевательски рассмеяться. От понимания того, как самые лучшие побуждения порой способны увести в совершенно неверную сторону. Ведь разве не хотела и я сама того же? Чтобы ему было хорошо? Но, кажется, выбрала совсем не те способы достижения цели. Я тянулась к запредельным высотам, пытаясь стать равной Яну, в то время как мне следовало быть прежде всего - собой.    
Замечаю, как взгляд мужа спускается к альбому в моих руках. Он удивленно поднимает брови:  
- Это же…                                                                                                                                                                  
- Это мы, - заканчиваю отрывисто.                                                                                                                     
Да, это действительно мы, образца пятилетней давности. На рисунке нет лиц, лишь два силуэта под одним зонтом, стоящие на Карловом мосту в Праге. Надежно скрытые за пеленой дождя, как за ширмой, отрезающей нас от всего мира.