В письмах к Наталье Николаевне 1833 и 1834 годов из Болдина темы творчества и личной жизни переплетаются, ранее сообщаемые только друзьям “тайны” доверяются жене, чье поведение становится частью личной, семейной и творческой жизни поэта. В письмах “ангелу” и “женке” Пушкин постоянно отчитывается о встречах и написанном, воспитывает жену, уверяет в собственной верности (“грех подозревать меня в неверности”; Х, 420). Одной из сквозных тем воспитания Натальи Николаевны становится кокетство красавицы-жены:
“Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства…” (27 сентября 1832; Х, 419);
“…Кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом, да еще жалуешься на свое положение…” (3 октября 1832; Х, 422);
“Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня – искокетничаешься” (2 октября 1833; Х, 449);
“Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать – и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, а я буду работать и спешить” (8 октября 1830; Х, 450);
“Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу – и привезу тебе пропасть всякой всячины” (11 октября 1833; Х, 451);
“…Кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности…” (21 октября 1833; Х, 452);
“Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой <…>. К чему тебе принимать мужчин, которые за тобой ухаживают? не знаешь, на кого нападешь. <…> И благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливай и меня не забывай. <…> Да, ангел мой, пожалуйста не кокетничай…” (30 октября 1833; Х, 453–454).
Тема верной жены кристаллизуется в пушкинских письмах к жене в “мысль семейную”, она возникает в связи с сюжетом распечатанного любовного письма (“Без тайны нет семейной жизни”; Х, 484) и вырастает в нравственный императив: “Без политической свободы жить очень можно; без семейной неприкосновенности… невозможно: каторга не в пример лучше” (3 июня 1834; Х, 486–487).
“Кочевническая жизнь” питает творчество, а следовательно, дает средства к существованию, обеспечивает материальную сторону семьи, помогает выбраться из долгов, и она же причина разлук с любимой женой и семьей:
“Скучно жить без тебя и не сметь даже писать тебе всё, что придет на сердце” (8 июня 1834; Х, 489);
“Умри я сегодня, что с вами будет?” (28 июня 1934; Х, 494); “…Кроме тебя в жизни моей утешения нет – и жить с тобою в разлуке так же глупо, как и тяжело. Но что ж делать?” (30 июня 1834; Х, 496); “Я сплю и вижу, чтоб к тебе приехать… рад бы в рай, да грехи не пускают. Дай сделаю деньги, не для себя, для тебя. Я деньги мало люблю – но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости” (14 июля 1834; Х, 504).
Казалось бы, все темы согласованы… Однако упорядоченность взрывается в главном неразрешимом вопросе: писать для рынка и для семьи оказывается на одном полюсе, а поиск истины и “вдохновение” – на другом, прямо противоположном. Об этом в знаменитом “Разговоре книгопродавца с поэтом” (1824), в письмах к друзьям:
“Вообще пишу много про себя и печатаю поневоле и единственно для денег: охота являться перед публикою, которая Вас не понимает <…>. Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок” (М. П. Погодину, 7 апреля 1834; Х, 470).
И об этом же – к властям: