Он развел руками, наблюдая за Ильей. Тот явно остался доволен — перстень выглядел весьма стильно, и было видно, что это не какой-то современный ширпотреб, а старая, даже старинная вещь. Он достал из кармана бумажник и положил на стол стодолларовую купюру.

— Спасибо. Ничего менять не буду — выглядит очень красиво. Сколько я вам за камень ещё должен?

— Да бросьте, все равно коралл старый, мне он от профессорши достался — у неё серьги были, и один камешек потерялся. Пришлось менять на топазы. Так что без дела лежал. А без камня вроде бы заказ отдавать неудобно.

Не слушая его возражений, Илья добавил ещё двадцатку и поспешил распрощаться. Усевшись в машину, достал из кармана купленную накануне изящную вишневую коробочку в виде сердечка. Перстень лег на пурпурный шелк так, словно упаковка была создана именно для него. Замечательно — Лорочка, несомненно, оценит этот милый пустячок. А белый пушистый медвежонок и букет кремовых роз… Илья радостно щелкнул пальцами, предвкушая, какое впечатление произведут на девушку его подарки.

Старик аккуратно спрятал деньги в потертое портмоне. Неплохо день начинается. Потом он вспомнил, что забыл сказать заказчику о клейме, которое обнаружил на внутренней стороне перстня — два зигзага, похожие на танцующих змей.

Ну ладно, не сказал, что поделать. Тем более что такое клеймо никогда раньше старику не встречалось, а значит, мастер не из известных.

***

Я — дитя змеи.

Я — колдовское отродье.

Не нужно было им это мне говорить. Потому что последние слова помнятся всегда, даже там, где ничего нет. Особенно там.

Я ушла и вернулась с этими словами. И неважно, что до этого меня называли иначе — котенком, ласковым солнышком, непоседой. Помнятся — последние слова.

И просыпаешься именно с ними.

Второй день

В зале собрались явно не все — Дина, осторожно поворачивая голову, насчитала всего человек двадцать-двадцать пять. Ну, конец июня, время отпусков, это понятно.

Пришедшие проститься с коллегой стояли вдоль стен, женщины повязали черные шарфики, кто-то даже траурные шляпки с вуалями надел. Мужчины — в черных костюмах или галстуках. У многих в руках были цветы — пара роз или хризантем. Тягучий цветочный запах, плывущие волны «Реквиема», портрет с черной лентой над гробом. На нем Козловский, блондин средних лет и довольно заурядной внешности, выглядел довольным жизнью и даже веселым. У гроба стояли двое мужчин с черными креповыми повязками на рукавах, сидели родственники — заплаканные, потухшие.

Отзвучала музыка, и заместитель генерального директора приступил к траурной речи. Дина не вникала в слова о том, каким замечательным человеком и специалистом был покойный, её взгляд скользил по лицам. И первое, что бросалось в глаза — подавленность. Застывшие лица, поджатые губы — а в глазах растерянность. Особенно заметна она была у теребящих стебли цветов девушек.

После Селиванова говорил кто-то ещё, с надрывом, со слезой в голосе. Потом все по очереди стали подходить к гробу, класть цветы, возникла волна какой-то поспешности и неуклюжести. Кто-то старался выйти из зала, кто-то, наоборот, отходил и замирал у входа.

«Реквием» заиграл снова. Вынос гроба Дина смотреть не стала, тем более не собиралась она ехать на кладбище и поминки, о которых ей в дверях сообщила все та же высокая брюнетка. Кивнув ей, девушка проскользнула мимо и потихоньку вернулась в свою комнату. Компьютер Жени «уснул», а её продолжал светиться синим экраном монитора.

Машинально она ввела пароль, написанный на приклеенном к монитору стикере. Это сисадмин постарался. Надо бы с ним познакомиться. А для начала взглянуть, что тут, внутри.