– А отчего хромота?

– Родился такой. – Тетя Вера пожала плечами, мол, на все воля Божья, и продолжила неторопливо рассказывать: – А потом случился пожар. Жилье у Мариши совсем плохонькое было. Уж не знаю, какая искра делов таких наделала, но полыхало страшно, со всех сторон села видать было. В ту кошмарную ночь Григорий Маришу из огня вытащил, так судьба и связала их накрепко на всю оставшуюся жизнь. Уж как он ее любил… Уж как она его любила… Вот только детей им Господь долго не посылал. Лет семь, наверное… А, может, и больше. А потом Семен родился. И такой умный парнишка получился! Из библиотеки не вылезал и матери во всем помогал. Учиться ему нужно было, и не здесь, а чтоб науки разные постигать. Вот Мариша с Григорием и подались в город, когда сыну пятнадцать исполнилось. – Сцепив руки на коленях, тетя Вера немного помолчала. По ее морщинистому лицу пробежали тени прошлого, губы дрогнули. – Институт Семен закончил и дальше еще учился. Химию эту непонятную, значит, постигал. И преподавал, знаю, где-то. Но жизнь не всегда в гору идет… Года четыре назад Семен родителей схоронил, друг за другом ушли. Горе горькое. А жена почти сразу быстренько вещи собрала и ускакала не то к его другу, не то к приятелю. – Тетя Вера шумно вздохнула и притянула к себе корзинку с вязанием. – Сестра ее одно время с моей невесткой работала, так до Игнатьевки эта история и добралась. Детей у Семена нет. Теперь уж никого нет, один остался.

Непонятное волнение сначала задрожало в груди, а затем устремилось выше к горлу. Я облизала пересохшие губы, пытаясь разобраться, что со мной происходит, но ответа не было. Ощущение, будто что-то важное ускользает, заставило мысленно повторить некоторые фразы по два-три раза. «Мать его, кстати, библиотекаршей была», – слова подпрыгнули, и сердце дернулось.

– А сколько лет Семену Григорьевичу? – спросила я, пытаясь подобраться к его жизни еще ближе.

– Дай посчитаю… – И тетя Вера принялась шептать даты и имена, стараясь максимально правильно ответить на вопрос. – Сорок восемь… Сорок девять… – протяжно произнесла она и кивнула, соглашаясь с неведомыми мне арифметическими действиями. – Вот Семен и вернулся в родное село. У человека должны быть запасные крылья, которые поднимут его в самый тяжелый момент. Поднимут и понесут дальше. У кого-то они лежат до поры до времени в надежном месте, а кому-то их еще отыскать нужно.

«Мать его, кстати, библиотекаршей была…»

В груди кольнуло, и я вцепилась в скамейку, сильно сжимая пальцами шершавый край доски. Нет ничего странного в том, что в современных книгах лежали старые письма. Иногда их так попросту прячут и забывают родственники того, кто их написал. Иногда используют вместо закладок. Иногда хотят разгладить помятые временем откровения. Да мало ли, у кого какие причины для этого. Но странно то, что я сразу обнаружила письма. Тонкие… очень тонкие листы… в толстых книгах… И только сейчас я поняла, почему это произошло…

Семнадцатая страница.

Семнадцатая!

Я находила их тогда, когда отмечала книгу библиотечным штампом, а его многими десятилетиями по всей стране ставят обязательно на семнадцатую страницу! Кто-то может не обратить на это внимание, но сын библиотекаря наверняка с детства знает о нерушимом правиле…

Семен Григорьевич Беляк специально клал письма в книги так, чтобы я их обнаружила. Он клал их между шестнадцатой и семнадцатой страницами…

Зачем?

«У человека должны быть запасные крылья, которые поднимут его в самый тяжелый момент. Поднимут и понесут дальше. У кого-то они лежат до поры до времени в надежном месте, а кому-то их еще отыскать нужно…»