– Подумай о войне, – просил он.

– Но мы же не на войне.

– Мы как на войне, дорогая, но здесь нужно быть еще честнее, чем на самой войне. Там легче, там обстоятельства, которых здесь нет. Но мы тут обязаны их видеть, эти обстоятельства…

– Я – тупая, Вагаршак.

– Нисколько! – обижался он. – Ты легко утомляешься. И сдаешься. Ты неорганизованная еще…

– Я тебе противна?

– Ты ленивая девочка, – утверждал он. – Но еще не все потеряно…

И улыбался – светло и остро.

– Я этого не потерплю. Я буду бороться с твоей леностью и с тем, что ты не любопытна, всеми средствами. Вплоть до жестокостей. Я перекую твой характер. Учись на моих глазах!

Они занимались теперь вдвоем, вернее, занималась она, а Вагаршак читал книги, какие-то записки, которые ему давали оба новых военных профессора, печально посвистывал, глядя в мутное окно своего запечного жилья. Если случалось «сырье», Люба варила суп, он же и второе. Вдвоем им было легко и весело, с каждым днем, с каждым часом она все больше, все глубже и серьезнее любила этого длиннорукого, то медленного, а то вдруг исполненного бешеной энергии странного взрослого мальчика, юношу-мужчину, который ни с того ни с сего начинал ей рассказывать истории о повадках дельфинов, или о муравьеде, или о летучей мыши. Глаза его при этом вспыхивали, все ему было интересно, этому Вагаршаку, все казалось еще непонятным или не до конца понятным, он умел радостно удивляться и однажды так рассказал ей о скрытых силах человеческого организма, о его резервах и возможностях, что она – медичка, и неглупая, – просто ахнула.

– Знаешь, прямо Гомер! – сказала она.

– Да, величественно! – ответил он, улыбаясь черными глазами потому, что ей понравилось его повествование. – Но надо научиться по-настоящему командовать этими резервами сил. Мы еще совсем темные ребята в этой области.

– Послушай, из меня получится врач? – спросила она его однажды.

– А из меня? – спросил он, взяв ее голову в свои большие, горячие ладони. – А? Получится?

Он поцеловал ее в полуоткрытые губы и сказал внезапно серьезным голосом:

– Вот что, Любочка. Давай выясним наши отношения.

– Давай, – ответила она.

– Я тебя люблю, – сказал Вагаршак, и огонь в его глазах погас. – Люблю. Но пожениться мы не можем.

– Здравствуйте, – удивилась она. – Почему это не можем?

– Потому что я не хочу портить твою жизнь.

– А чем ты мне можешь испортить эту мою жизнь? – робея от его решительности, спросила она. – Своим характером?

– Нет, не характером. Моей биографией. Ты способная девочка, хоть и ленивая. Тебе все дороги открыты. А если у тебя мужем буду я, мало ли… И ты сделаешься яблочком, которое недалеко падает, помнишь Елкина?

– Вздор! – крикнула она. – Бред!

– Конечно, – почти весело согласился он, – но, как пишет в письмах твоя сестра, «жизнь есть жизнь». И вот, представляешь, в один из дней это все тебе надоест. Нет, ты мне не скажешь, но я-то почувствую…

– Ты просто не хочешь на мне жениться, – рассердилась Люба. – Это как в фельетоне из довоенной газеты: ты бытовой разложенец – вот ты кто! И пусть наше дело разберет студенческий коллектив!

– Пусть! – с нежностью глядя на нее, сказал Вагаршак. – Я очень люблю, когда мою личную жизнь обсуждает здоровый студенческий коллектив. И все-таки я на тебе не женюсь, Любочка.

– Но ведь я и так твоя жена, что бы там ни было!

– Бросишь! – сказал Вагаршак. – Надоест! Или посоветуешь мне покаяться и отмежеваться от родителей, и тогда мы поссоримся.

– Ты просто боишься своей тети Ашхен, – огрызнулась Люба. – Сам же говорил, что она ревнивая и не позволит тебе жениться.