От чая он отказался – спешил, не то было время, чтобы чаи распивать. Инна проводила его до калитки. Здесь он велел:

– Сегодня. После десяти. Прямо ко мне.

Она кивнула и вернулась. Листок из записной книжки Жоржа лежал на столе, отец внимательно его изучал.

– Странно, – сказал он брюзгливым тоном, – очень странно. Насколько я понимаю, это ведомство командует лечебными лагпунктами в местах заключения…

– Ну и что? – спросила Инна.

– Ты будешь контролировать и инспектировать работу лагерного медицинского персонала?

– Откуда я знаю, папа? – рассердилась Инна. – Я еще ничего не знаю…

– Но здесь же написано?

И он протянул ей листок, где бисерным почерком Палия все было четко обозначено. И даже оклад – довольно порядочный для молодого врача.

«После десяти», когда она стряпала им ужин в кухне, в которой висел Зинин фартук, Палий объяснил, что ее новая работа в чем-то даже романтична. Конечно, дело суровое, но с контриками, вредителями и шпионами мы и так более чем гуманны. Даже медицинское обслуживание у них существует, да еще в такое трудное время…

И Жорж слегка плечами пожал, как бы не соглашаясь с чрезмерной добротой той организации, в которой Инне предстояло работать.

– Теперь ты будешь сперва чекистом, а потом врачом, – сказал он ей, – слышишь, врачом потом! – И впился жесткими губами в ее рот.

Но она ничего не слышала. Этот Палий был не то что ее мямля Гриша. Даже плакать ей хотелось в его руках, даже руки ему она целовала…

– Так, так, – сказал ей отец, постукивая длинными пальцами по столешнице, – значит, окончательно оформляешься?

– Окончательно.

– Но ведь и на фронтах врачей не хватает, – угрюмо бросил он. – Ты слышала об этом?

– Тебе бы хотелось, чтобы Елка осталась сиротой?

– Не знаю, – сказал Боярышников, – не знаю, дочка. В таких бедах рассуждать неприлично…

– Однако ты же…

– Я же, кстати, завтра ухожу.

– Куда это?

– Как куда? Туда, где воюют.

Было слышно, как всхлипывает мать за тонкой стенкой, как наверху в мезонине прохаживается старик Есаков.

Отец ушел наутро, а вскорости от него пришло письмо, просил срочно выслать ему очки по прилагаемому адресу – пенсне на учении он разбил. Это было последнее письмо, потом пришла похоронная.

Муж Инны, инженер-капитан Горбанюк, не погиб, как предполагала его супруга. В первом же письме он кротко недоумевал, почему это она ему не отвечает. Осторожными словами он приглашал ее к себе, он командовал отдельной частью, им «положен» врач, работы много. Елочку можно оставить дедушке и бабушке, война, разумеется, трудная, но у него условия сравнительно курортные.

Инна показала письмо Жоржу. Тот пожал плечами.

– Что ты мне посоветуешь? – спросила она.

Он опять пожал плечами.

– Не понимаю, – раздраженно сказала Инна Матвеевна.

– Дело твое, – поигрывая бицепсами и не глядя на нее, произнес Палий. – Я по крайней мере никакой ответственности на себя не беру. Ты это запомни, пожалуйста! И вообще…

– Что – вообще? – испугалась она.

– Понимаешь, будем свободными людьми, – мягко попросил он. – Мы взрослые, самостоятельные. И точка. Ясно?

Она кивнула. Это было ужасно, неправдоподобно, но этот человек ею командовал. Командовал – наглый, самовлюбленный, сытый, мускулистый, наверное, глупый. И она боялась, что он ее бросит. Или выгонит. Скажет своим низким голосом – убирайся вон, что она тогда станет делать?

С матерью невозможно было советоваться, Инна спросила жильца, как ей поступить. Палий тут был ни при чем, Палий ничего не решал, она понимала, что это все «пока», сочетаться браком он не предполагал. А надо было решать.