Каблуки кажутся дурной идеей. А узкий топ выдавливает легкие через поры.

– Но красивая, сучка, – другой голос. Герман.

Ответом на его слова служит тишина.

«– Так понравилась?

– Нет.»

– Волосы ее эти. И губки… Губки кажутся рабочими. Как думаешь, у нее есть кто? Или, может быть, был?

А еще говорят, парни не сплетничают. Они делают это, еще как. И сейчас самое время ворваться на кухню, поставить этот дурацкий стакан и посмотреть в глаза этим сплетникам.

У меня никого и никогда не было! Я ни разу не влюблялась, мне ни разу никто не нравился по-настоящему! А хочу… Очень хочу.

– Прикинь, она думала, что я за ней слежу. Типа понравилась мне.

– А ты?

Не вижу, что происходит, но по звукам возня. Уверена, Матвей беспечно закатывает глаза.

– Признался в чувствах. Предложил руку и сердце, потому что влюбился. Гера, ты сейчас серьезно?

Следом слышатся прыски смеха. Кто-то чуть громче, кто-то чуть тише. Матвея среди них не различаю, но как только стихает все, он говорит:

– Пожалуй, это единственное ее достоинство.

Это все еще обо мне. Уверена. Но что за достоинство, я так и не поняла. На этот раз они говорили очень тихо.

И все же предыдущих выражений в мой адрес мне хватило, чтобы ворваться на кухню и с гневом во взгляде уставиться на Матвея.

Меня потряхивает, как землю при землетрясении. Восемь, нет, девять баллов. Это катастрофа!

По мне видно, что их разговор я слышала. Герман подрывается с места. На лице скорбь, немного сожаления. Уже что-то.

Двое других трут лоб, в глаза мне не смотрят. Сидящий справа от Геры краснеет.

А вот Градов… Смотрит прямо, безразлично. Отпивает, что он там пьет, и смотрит на свои часы. Экран загорелся входящим сообщением.

– Шампанское можно налить в зале, Аня. Не обязательно было идти на кухню, – четко проговаривает каждое слово, погружаясь в текст входящего сообщения.

– Все слышала.

Когда парни удаляются с кухни под всеобщее молчание, и остаемся только мы с Матвеем, он не задает вопрос, а уверенно констатирует. И ему не стыдно. Скорее весело.

Матвей Градов потешается надо мной почему-то, словно я на самом деле «глупенькая».

– Если с твоих слов я и туповата, то точно не глуховата.

Сознательно меняю «глупенькая» на «тупенькая». Если Моту на это не хватило смелости произнести вслух его честное мнение обо мне, то мне хватает. Именно так он и думает: не глупенькая, а тупенькая.

Мот кладет свой дурацкий пластиковый стаканчик на стол. Намеренно медленно поднимается и шаг за шагом приближается.

Он играет свою беспечность, безразличие, может вовсе напускное спокойствие, но по глазам вижу: Градов меня ненавидит.

– Как можно было подумать, что я препод, Анечка?

Прыскаю. Отворачиваюсь.

Знаю, сама виновата. Доказывать обратное или оправдываться не собираюсь. Не мой стиль. Как и признавать, что его рубашка натолкнула на мысль. В моем представлении студенты не ходят в рубашках, под которыми прячется футболка. Это что-то из американских фильмов про старшую школу. И выглядит Градов не на свой возраст. Язык не повернется сказать, что ему двадцать.

– И как можно было решить, что я, – выделяет слово голосом, – преследую тебя? – снова выделяет.

– Как можно быть таким самовлюбленным придурком? – откидываю руки за спину, а голову вперед. Напасть хочу, а вместо этого взгляд тянется к его губам магнитом. На кой черт этому королю такие губы?

Смотри в глаза, Аня. В глаза!

Градов подавляет улыбку. Свой же взгляд он держит строго прямо.

– Ты за языком-то следи, – еще чуть наклоняется. Мы почти сталкиваемся носами. Перед глазами расплывается от такой близости, но его веснушки продолжаю видеть.