***

Выйдя из больницы, удивляюсь, что уже так ярко светит солнце: уже день. Я освободился раньше, чем планировал, и теперь не могу отделаться от мысли, что день потерян: голова пройдет только ночью.

Выхожу к оживленным проспекту, по обеим сторонам которого высится деревья. Некоторые уже покрываются желтой листвой. Cкоро проспект погрязнет в зимней печали, передаст это настроение людям, но пока что даже весело. Я бы шел долго-долго без цели, если бы не головная боль.

На другой стороне – метро. К остановке подъезжает автобус и, выбросив толпу людей на тротуар, отъезжает, стремясь закончить каждодневный маршрут вовремя. Спустившись по лестнице у перехода, ждем зеленый свет. Кто-то – самый нетерпеливый – идет вперед, когда красный еще горит, отсчитывая минуту. Впереди меня девушка с хвостиком внезапно замирает посреди проезжей части. Я не понимаю, почему она не двигается. Почему она не убегает от подъезжающей машины?

Кричу ей: “Дура,задавит! Но не слышу своего голоса точка Может, я и не кричал вовсе?

Мир замедляет движение, и я вижу, как автомобиль приближается. Толкает легкое тело, отбрасывает, будто сдувает пылинку с поверхности. Не контролирую действия, бегу к ней, вытягиваясь всем телом, хватаю за руку, видимо, щупаю пульс, смотрю на рану на задней части головы. Кто-то уже вызывает скорую помощь. Я вижу только ее лицо. Я никогда в жизни не молился, но вдруг обращаюсь к Богу.

– Жива! – теперь обращаюсь к ней, как будто она тоже все слышит.

Я не помню, что было дальше, но теперь я снова сижу в больнице. В едва освещенном коридоре. Я не родственник, неизвестно, пустят ли меня к ней. Моя голова меня теперь не беспокоит. Я согласен каждый день терпеть, только бы эта девушка жила.

Я услышал, краем уха, ее зовут Мария, что в городе у нее нет родственников, а значит, никто не придет ждать здесь, нетерпеливо вскакивая при появлении доктора или даже заслышав шаги. Еще хуже, что ее родителям позвонят в другой город, даже не представляю, что это мама, у которой не будет возможности немедленно попасть в больницу и помочь дочери.

Медсестра, вышедшая из двери, находящейся у самой операционной, приближается ко мне.

– Вам лучше прийти завтра. Операция сложная, вас все равно не пустят к ней сегодня, Тем более, что время посещения прошло, – сочувственно посмотрела на меня. – Завтра с 10:00 до 16:00 прием. Идите. – И я, как выдрессированный зверь, иду к выходу, не снимая бахилы. Когда я успел их надеть? я не помню.

На улице уже темнеет, оказывается, уже 6 часов вечера. Я дошел до дома по наитию, ноги сами вели меня давно протоптанной тропой.

Мать только вернулась с работы и как раз разогревала ужин. Она улыбнулась мне, выглянув из двери кухни, но тут же лицо ее опустилось.

– Что случилось? – начала стягивать с меня куртку. – Сумка раскрыта? Что с вами сделали на медосмотре?– Даже если бы я мог ответить ей, я бы просто не успел, потому что вопросы сыпались без остановки, как яблоки с дерева, которое трясут нетерпеливые дети. Мама отвела меня в комнату, кажется, дала мне воды, но вкус был странный, кисловатый. А может, мне просто показалось. Наконец, мать перестала сыпать вопросами, видя, что ответов все равно не будет.

– Идем ужинать, выпьешь чаю с мятой, – мята в нашей семье всегда была решением против любых проблем.– И придешь в себя. Идем.

Она потащила меня на кухню, поставила передо мной горячую тарелку.

– Это грибы?-выдавил я из себя.

–Ну слава Богу, – вскинула она руками.– Я уже думала, у тебя немота от нервов. Грибы с курицей и рисом, чай. Ешь.