— А не пошел бы ты, индюк с раздутым самомнением, куда подальше! — озверела я. — Чтобы я, сама, прыгнула в твою постель? Да никогда!

— Ты уже спишь в моей постели, ведьмочка, — улыбнулся Лайон своей улыбкой, от которой у меня сбилось дыхание и заалели щеки. — В следующий раз просто разденься и жди меня в постели, и я обещаю, что я воспользуюсь твоим приглашением, — засмеялся граф и вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Вслед ему полетела подушка, но, не долетев, упала на покрытый тростником деревянный пол:

— Похотливый самец! — огрызнулась я, вставая, чтобы налить воды в медный тазик и умыться. Зубы нечем было почистить, я оторвала от нижней юбки маленький лоскуток чистой ткани, хоть немного повозив ею по зубам и сплевывая в таз воду. Раньше, насколько я помню, зубы чистили толченым углем, и я с сомнением посмотрела на холодный камин, в котором лежала кучка неубранной золы. Ну, уж нет, что-то не хочется.

В комнату без стука вошла вчерашняя блондинка, держа в руках поднос с дымящейся на нем плошкой с кашей, стаканом молока и куском сыра. В маленьком горшочке был налит густой янтарный мед. Сверху на блондинке была белая блузка, зашнурованная лишь до середины груди, отчего пышная грудь чуть не вываливалась наружу, колыхаясь завораживающе под тонкой тканью. Щеки блондинки играли румянцем, а движения были чувственными и неторопливыми, будто женщина еще находилась под властью удовольствия.

Женщина поставила поднос и виляя бедрами в пышной юбке из темно—синей шерсти, вышла из комнаты, при этом успев пожелав мне доброго утра. — Развратная особа, — проворчала я, усаживаясь за стол. Тут же вспомнила Лайона за таким же столом, но в другой комнате. Есть внезапно расхотелось, но я силой впихнула в себя ложку каши и неожиданно съела все до последней крошки, макая в нее еще горячий хлеб. Каша из какого—то молотого пшена или другой крупы оказалась неожиданно вкусной, и я в первый раз нормально поела после того, как оказалась здесь, в прошлом времени. Запив все молоком и положив в карман кусок сыра, предварительно обернув его чистым платком, я воспользовалась горшком, а после пригладила руками спутавшиеся волосы. «Мне бы какую-нибудь расческу», — с тоской подумала я, пытаясь разобрать спутанные длинные пряди, иначе через пару дней придется выстригать колтуны из волос. Кое-как я заплела косу и подвязала ее найденной на тумбочке узкой лентой, оставленной кем-то. Теперь моя голова должна иметь приличный вид, подумала я, пытаясь рассмотреть свое отражение в зеркале, если его так можно назвать. Мутное, треснутое, совсем не похожее на зеркала в двадцать первом веке. Легче смотреться в железный бак, чем в такое зеркало.

Приведя себя в относительный порядок и подхватив в руки плащ, я начала спускаться по лестнице, пройдя уже знакомый мне коридор. Внизу оказалось достаточно чисто, выскобленные до блеска столы, широкие лавки, несколько бочонков лежащих друг на друге с вставленными в них пробками. В центре зала расположился Лайон, бросив на меня короткий взгляд, и протянул кружку стоявшей возле него блондиночке. Та кинулась налить ему эль, наклоняясь над столом ниже, чем было нужно и вываливая свои прелести. Лайон взглянул, улыбнулся и достал из кармана монетку, бросил ей между грудей, довольно улыбаясь. Рыцари, сидевшие с ним за столом, довольно заулюлюкали, а я, закатив глаза в немом осуждении, вышла из таверны, рассматривая место, где мы оказались.

Какие примитивные люди, просто дикари. Только и знают, что пить, да заваливать женщин, возмущалась я, кутаясь в теплый плащ. Утро было очень холодным, на траве и дощатом заборе серебрился иней, который еще не растаял под лучами солнца. Вокруг копошились какие-то облезлые куры, рыцари выводили из конюшни оседланных лошадей, и тут я заметила крытую повозку. Лицо женщины, которая как раз залезала в нее, показалось мне знакомым, и я подошла к ней поближе, пытаясь привлечь ее внимание.