Но тут Доменико заморгал, потупился, повернулся и тяжело зашагал прочь. Фра Марчиано оставался с нами – видимо, надеялся, что может еще нам помочь.

Пока мы шли в ризницу, приступ у мамы прошел. Теперь она лежала неподвижная и обмякшая, а отец снял свою алую накидку и укрыл маму. Граф Пико опустил руку на его плечо. Отец попытался ее сбросить.

– Как мог Господь допустить такое? – с горечью спросил он. – И почему фра Джироламо поручил ее заботам этого зверя?

Пико заговорил тихо, но тон его был до странности суров.

– Фра Доменико всегда рядом с фра Джироламо, ты сам знаешь, Антонио. Вероятно, Господь позволил мадонне Лукреции испытать такое унижение, с тем чтобы потом Он мог поднять ее еще выше. Ее исцеление явится чудесным откровением для всех. Верь, Господь велик. Не для того он привел нас в такую даль, чтобы разочаровывать.

– Молюсь, чтобы это было так, – ответил отец, закрыв глаза руками. – Невыносимо видеть ее такой. Когда она узнает о том, что случилось… то не вынесет стыда.

Он опустил руки и уставился на спящую маму – ее бледное лицо, казалось, было отлито из воска, но забрызганного темнеющей кровью. Очень нежно он отвел с ее лба растрепанный локон; тут я случайно взглянула на Дзалумму, стоявшую напротив отца, и меня поразило, с какой нескрываемой ненавистью она на него смотрела. Так рабыням смотреть не полагалось, но я все поняла. Она любила мою маму как сестру и с тем же пылом презирала отца. До этой минуты, однако, ей удавалось скрывать свои чувства.

Я встревожилась. Только совсем недавно я перестала терзаться мыслями о причинах маминой болезни. Рассказ Дзалуммы о брате и о травме, которую он получил, убедил меня, что причина маминых приступов была естественной. Теперь же, после ее ужасающих слов в присутствии Савонаролы, я больше не была в этом уверена. Неужели такая набожная и нежная душа, как у мамы, могла попасть во власть дьявола?

Добрых четверть часа наша несчастная компания прождала в нетопленой ризнице. Я плотно завернулась в плащ, но не согрелась. Испарина, покрывшая меня от предыдущих усилий, теперь проморозила насквозь. Дыхание превращалось в пар и оседало инеем на шерстяном воротнике. Бедняжка мама, впавшая в забытье, дрожала от холода, несмотря на отцовскую накидку и меховой плащ, на котором лежала.

Наконец со скрипом открылась тяжелая дверь, мы обернулись. На пороге стоял Савонарола. Оттого что рядом с ним возвышался фра Доменико, он казался еще меньше, чем за кафедрой.

Отец шагнул к маме и опустил ладонь на ее руку. Лицо его было суровым, и, заговорив с Савонаролой, он не сводил взгляда с фра Доменико.

– Здесь он не нужен. – Он указал подбородком на здоровяка.

– Он моя правая рука, – ответил фра Джироламо. – Если он не переступит порог, я тоже этого не сделаю.

Отец заморгал и потупился, признавая поражение. Оба монаха вошли в ризницу, Доменико глядел настороженно.

За их спинами в открытых дверях показался рыжеволосый рябой священник из Дуомо.

– Сам Господь прислал вас во Флоренцию, фра Джироламо! – воскликнул он, сияя лучезарной улыбкой. – Каждый день благодаря вам все больше грешников приходят к покаянию. Вы истинное спасение этого города!

Фра Джироламо постарался не поддаться льстивым речам. Его лицо и взгляд слегка изменились в искренней попытке сохранить смирение, и все же было видно, что слова рыжего священника доставили ему удовольствие.

– Это Господь спасет Флоренцию, не я, – возразил он высоким, писклявым голосом. – Проявляй свою преданность Господу, а не простому смертному. – Он помолчал, а затем продолжил более твердо: – Теперь мне предстоит другое дело.