- У тебя гоова боит? - сощурив свои глазки - бусинки серьезно заглядывала матери в глаза. - Бабуська сказаа, сьто ты забаеа.

Леся аккуратно запрокинула голову, чтобы взглянуть на Людмилу Алексеевну. Та лишь приподняла идеально очерченную бровь, как бы говоря - “а что еще я могла им сказать?”.

Да, это наверное единственное, что позволило оставаться Лесе в тишине. Только болезнь могла остановить этих двух неугомонных шалопаев, хотя самих даже с температурой тридцать восемь сложно удержать в постели.

- Да мои родные, я немного приболела, но теперь все хорошо. - Леся погладила головы детей и улыбнулась. - Вы пришли и мне стало намного лучше.

Вроде эти слова должны были успокоить детей, но смышленые головы уже выстроили свою логическую цепочку. Маша села на колени и сложила руки на груди.

- Бабуська, ты сказаа, сьто маме надо быть в тисыне. А мы пьисьи и ей учше. Ты нас обмануа?

Бабушка растерялась и хлопнула глазами. И теперь уже она смотрела на Лесю, ища поддержки. Поскольку Миша сел на постели и тоже нахмурился, переводя взгляд с мамы на бабушку.

- Нет, мои хорошие, я лечилась лекарствами. И теперь, когда я не могу вас ничем заразить, бабушка вас привела и мне стало еще лучше.

- Сьем заазить?

- У вас бы тоже болела голова, - бессовестно соврала Леся.

А может и не соврала. Головная боль - это меньшее, чем могла “заразить” своих детей Леся. Полная апатия - вот что было страшным. И зная детей, увидев они свою маму чуть раньше, точно бы “заразились”. Уже трехлетки, но Миша и Маша чутко улавливали и перенимали состояние мамы.

- Миша, Маша, я обещала вам мультики. Идем включу. - бабушка перетянула внимание на себя, пока в этих милых головках не зародились еще вопросы. - А мама пока встанет и приведет себя в порядок.

Ребята уже подскочили с постели и рванули с бабушкой из комнаты.

- А у мамы тозе аскиданы игуськи и она будет их собиать? - услышала Леся вопрос сына, выходящего из комнаты

Вот так просто он совместил в голове “привести себя в порядок” и “наводить порядок”. Ничего не поделаешь - дети. Леся непроизвольно улыбнулась - интересно, как выкрутится ее мама?

Но важнее сейчас было другое - Лесе нужно было вставать. Петр привез ее с детьми к родителям вчера утром. Олеся сдала детей на руки своей маме, поднялась в комнату, которая когда-то была ее, легла в постель и вставала только пару раз в туалет, а сейчас уже подходило время ужина.

- Два дня тебе вполне должно было хватить, чтобы пожалеть себя. Но хватит, Олеся, - Людмила Алексеевна вернулась в комнату, когда Леся встала с постели и пыталась понять, что делать дальше.

Не в глобальном смысле, хотя бы в пределах своей комнаты и себя лично. Заправить постель? А смысл, если спать ложиться часа через три. Переодеться? Наверное лучше сначало в душ сходить.

Туман в голосе не давал ясно мыслить. И чего уж греха таить, Лесю откровенно шатало.

- Тебе нужно покушать, - оказалось Людмила Алексеевна вернулась не с пустыми руками. Стакан куриного бульона, как раньше, когда Олеся или Юля болели. Именно в стакане, еще и с сухарями.

Леся плюхнулась обратно на кровать, мама вручила ей в руки стакан и произошел бум. Мама рядом и стакан бульона, как знак заботы, из детства сработали как триггер. То, что должно было случиться сразу. То, что нужно было сделать Лесе изначально - выговориться.

Держать в себе - это поедать себя поедом, гнить изнутри, варясь в этом жутко вонючей и неприглядной правде, обрушившейся на голову и как итог, разрушать все вокруг.

Интересно, а Петя чувствовал себя так же, укрывая свою вторую семью? Его не коробило от украденного совместного времени, которое они могли бы провести с детьми или друг другом?