Не могу забыть и дивную картину самого засева крестьянских полей. На мою детскую душу пахота и засев полей всегда производили огромное впечатление. Я начал пахать сам на восьмом году жизни. О, счастливые мои детские годы! Вот все крестьяне с сохами и боронами едут в поле пахать землю, за конями по улицам бегут жеребятки. Кобылицы ржут о них, они своим жеребячьим ржанием отвечают им. Весело! Вот поле. Ночлег. Крестьяне, вечером приехавши на ночлег, шестами измеряют свою землю. Варят кашу: кто с ветчиной, а кто с коровьим маслом, кто молочную. Наступила темная ночь. Тишина. Все уснуло глубоким сном, только изредка кое-где кричит перепел. Утро. Отец будит меня: «Егор, ай Егор! Вставай, будем пахать». Быстро, опрометью встаю. Еще темно, только за лесом занимается заря. Помолившись Богу, запрягаем коней в сохи. Приступаем к пахоте. Начинаем пахать. Пашем. Утро становится все светлее и светлее. На душе радостно. Жаворонки еще до солнца оглашают поля. Вот уже и грачи, и галки, и скворцы появились на бороздах: они извлекают из земли червей. Вот уже в лесах рассыпаются своими голосами зяблики, а там где-то поют дрозды, а тут над тобой вереница за вереницей летят журавли и гуси. Цапли давно уже прилетели, чибисы тоже. Вот из алой перистой зари показался маленький краешек солнца, вот уже выкатывается из нее огромнейший красноватый шар ― это дивное солнце! Оно вдруг своими лучами залило все поле, и вот видишь, как это поле все густо-густо покрыто, точно ползущими в разные стороны муравьями, крестьянами-пахарями. Картина дивная, трогательная! При виде всего этого я до того всегда умиляюсь душой, что часто от восторга всхлипываю за сохой. Мне в это время хотелось молиться и пасть отцу в ноги и умолять его, чтобы он не ругался, не сердился и был бы тихим, смирным и богобоязненным.

Пахота продолжается две-три недели, а затем и заканчивается. Но вот через месяц наступает другая полевая работа ― это покос травы. Эта работа также всегда оставляла в моем детском сердце глубокие следы. У нас в Козинке покос травы распределялся по осьминам, в каждом осьминнике должно быть двадцать душ. Все эти соседи-крестьяне, составляющие из себя осьминник, в один вечер прямо на ночь отправляются с косами, вилами, граблями на подводах на то место, где этому осьминнику достался покос. Все крестьяне и крестьянки один перед другим хотят казаться веселыми, развязными, даже комичными. Весело, хорошо. Вечер. Все друг перед другом высказывают необыкновенную приветливость, во всем предупредительность и экономическое общение. Варят: кто кулеш, кто кашу, кто жарит яичницу, кто ветчину, и все едят вместе, и один другого угощает «складчиной», т. е. водочкой. На следующий день все уже рано-рано косят траву, потом сносят ее в кучки, делят их и большими возами везут ее домой. Но вот наступает рабочая пора. Хлеб поспел. Тут неотразимо величественная получается картина! В это время все поле покрывается людьми точно появившейся внезапно саранчой или зверьками-грызунами! Одни крестьяне косят, другие жнут, третьи вяжут в снопы, иные кладут снопы в крестцы, некоторые уже везут хлеб домой. По дорогам целыми обозами одни за другими крестьяне встречаются с порожними телегами, едут из села в поле, с возами снопов едут с поля в село. Грохот телег, тупой свист кос по хлебу, железный говор серпов, отбивание и точение кос, людской говор, песни мужчин и женщин ― все это почему-то напоминает мне Страшный Суд.

Это время года также настраивало меня на нечто великое, духовное, и мне хотелось что-то для своей души сделать великое, но сделать сразу и тотчас, и решительно. Работать я любил. Труд для меня всегда был предметом радости. <…>