На большом экране с двух сторон появился график «Правда/Ложь», и с обеих сторон он был зафиксирован, как «Правда».

Зал зашумел, заволновался, кто-то выкрикнул «Вот и вся любовь», а Константин Владимирович прокомментировал:

     — Сергей, вы подняли все ту же пятерку. Неужели ваша любовь не изменилась? Не убежала, не прогнулась под гнетом ежедневных скандалов и упреков?

Светлана опустила голову и засмеялась.

     — Нет. Не изменилась, — ответил Сергей. — Я по-прежнему любил свою жену.

     — Светлана, вы, наверное, хотите прокомментировать оценку бывшего супруга?

Женщина махнула рукой:

     — Нет, я лучше промолчу.

     — Вы пришли сюда не молчать, а все выяснить.

     — Константин Владимирович, скажите честно, вы правда думаете, что можно любить человека и изменить ему?

Ведущий вздохнул и философски ответил:

     — Всякое бывает в жизни…

     — Бывает всякое, не буду спорить. Но измена — это всегда осознанный выбор. Это заранее осознанный выбор причинить боль и предать любимого человека. В Библии это единственная заповедь, которая повторяется дважды: один раз как запрет на измену, а второй — на помыслы о ней. Поэтому я считаю, что в настоящей любви нет места измене.

     — А предательству есть?

Светлана замолчала, опустила голову и тихо ответила:

     — Можно совершить предательство и не понять этого сразу… Что нельзя сказать об измене. Так что, я так думаю ваш полиграф, скорее всего, врет.

     — Я предлагаю все выводы сделать в конце программы, хорошо? Пока я вижу, что за последние пять лет семейной жизни ваша любовь изменилась. Что привело к этому? Что ваш муж сделал не так? Или, наоборот, сделал то, что не должен был? Почему вам не хотелось его целовать?

     — Я подняла тройку… не потому, что мне не хотелось его целовать… вернее, мне просто этого не всегда хотелось, да…

     — Он вас раздражал?

Женщина молчала, но Константин Владимирович не сдавался:

     — Постоянное раздражение со временем перерастает в озлобленность и презрение. Он раздражал вас?

     — Нет…

     — Мне нужно знать причину, почему вы не хотели его целовать, — настаивал Константин Владимирович.

     — Я перестала чувствовать его поддержку. Я как будто была одна. Если он шел со мной на презентацию, то это было вымученно, у него было такое лицо, как будто его на эшафот ведут. Когда я опять собиралась силами на очередное ЭКО — он не просто отговаривал, а отказывался. У меня и так сил не было, а приходилось бороться с ним или уговаривать. На мои успехи он никак не реагировал. Я думаю, что главная причина — мы потеряли ту нежность и трепетность, которая была в наших отношениях двадцать лет. Даже когда погиб Данила, мы каждый вечер сидели обнявшись. Молча. Мы держались за руки, мы касались друг друга. Я чувствовала его тогда и поэтому выжила.

     — Сергей, у вас есть аргументы ответить на жалобы Светланы? — спросил Константин Владимирович.

     — Я бы миллион раз поддержал ее, если бы видел, что то, чем она занимается, доставляет ей удовольствие. Как можно поддержать пытки? А пять ЭКО подряд за три года другим словом назвать нельзя. Мне вообще уже не нужны были дети. Жили же мы как-то, когда познакомились? И ох, как были счастливы тогда!

     — Это одни слова… — отмахнулась Светлана.

Зал зашумел, кто-то выкрикнул: «А вы что от него хотели?», но Константин Владимирович согласился:

     — Да, это слова. Сергей, а были ли действия с вашей стороны?

     — Я купил ей красивый белый рояль, о котором она мечтала, еще когда мы встречались. Я очень надеялся, что она сядет за него и вспомнит, как здорово она касалась своими нежными пальчиками клавиш. Я думал, что если она вернется к музыке, то все будет по-другому. Я же помнил ее горящие глаза тогда, когда она стояла на сцене. И если бы она занялась тем, что ей действительно нравится, да я бы горы свернул, я бы сам стал ее продюсером, нашел бы песни, раз у нее свои не пишутся…