Быстро прошел ноябрь с его чудной погодой. Закончили строительство учебных классов. Полным ходом шли работы по строительству конюшен. Лошади пока стояли на коновязях под открытым небом.

Наступил декабрь. Пришли холода. Почти каждый день шел дождь, а то и со снегом. Сутки, и до того напряженные, уплотнились еще больше. На сон времени не оставалось совсем. Оказалось, что лошади менее выносливы, чем человек. В этом мы потом убеждались не раз. Лошади замерзали. Нет, случаев гибели от стужи не было. Они просто дрожали под дождем и мокрым снегом, и их надо было согревать. С этого времени у нас изменился распорядок дня. Или, скорее, распорядок ночи. Если раньше мы спали с 11 вечера до 6 часов утра, то теперь отбой был, как и раньше, – в 11, а подъемов уже два. Первый – в час или два часа ночи, зависело это от температуры, а второй, как и раньше, – в 6 часов. Только успеем согреться в гуще тел, только просохнет белье (даже в холодную и дождливую погоду нам не разрешалось надевать шинели), как гремят команды: «Тревога!», «Подъем!», «Выходи строиться!», «Шагом марш на проводку конского состава!». Мы, тепленькие, только с постели, с закрытыми глазами выбегали на улицу, под дождь со снегом, и, съежившись, становились в строй. Под ногами непролазная грязь. В Средней Азии микропористые грунты, они очень легко промокают, и на довольно большую глубину, превращаясь в вязкое липкое тесто. За сапогами тянутся пудовые глыбы грязи.

В кромешной тьме прибегаем на конюшню. Отвязываем каждый свою лошадь, и начинается проводка. Водить лошадь можно, как кто умеет и где хочет. Ходить под дождем по грязи не очень приятно, поэтому каждый норовит забраться лошади на спину. Седла и уздечки брать нельзя. Недоуздок с чумбуром (металлической цепью)[2] – вся амуниция. Тут и начинается свалка. Стоит только взобраться лошади на спину, как она становится неуправляемой. Чумбур, заправленный ей в рот вместо удил, не помогал. Лошади пускались бежать, играть, вскидывая задом. Инициаторами игр всегда выступали жеребцы. Кастрировали их уже весной, перед самой войной. Всадники летели в грязь, а лошади оказывались на свободе. Всех беглецов надо было поймать и вернуть на привязь.

Вся наша конюшня была укомплектована полудикими длинношерстными лошадьми с длинными хвостами. Они были набраны из табунов Казахстана, и мы их вводили в «христианскую веру». Обучали ходить под седлом и брать препятствия, щетками, работая почти по пять часов в день, вытирали длинную шерсть, моя каждую неделю теплой водой с мылом, выводили перхоть.

Лошадь сразу чувствует, когда ее отвязали от коновязи, и начинает бегать, а то и прыгать – это уж зависит от темперамента. Ей надо согреться или размяться, может, она просто застоялась, вопрос спорный. Одна пегая кобыла, не поддающаяся приручению, стояла у нас на одиночной привязи – металлическом колышке. Ей на палке подавали воду и подпихивали сено. Даже казахи, от рождения конники, после нескольких попыток отказались ее объездить. Так вот эту кобылу никто никогда не проводил, не согревал, а она прекрасно выглядела и никогда не кашляла. И на фронте лошади круглый год находились под открытым небом, только иногда, при длительной обороне, им строили землянки, хотя были и дожди, и снег, и морозы до 45 градусов, но не было случая, чтобы лошадь замерзла.

После проводки всех лошадей надо было протереть жгутами из сена. И только после этого нас вели в казарму. Но в казарму не пускал дежурный. Мы были грязные с ног до головы. На мойку и чистку сапог и обмундирования уходили драгоценные минуты, и все меньше оставалось времени на сон. Обычно второй раз мы ложились в 4–5 часов. Здесь отбоя не было, кто как управится. Засыпали быстро. На нарах у каждого из нас было место шириной сантиметров пятьдесят. Когда ложились, наши тела плотно прижимались друг к другу, и мы быстро согревались. Мы всегда шутили – «Поворачиваться по команде». Подъем, как всегда, был в 6 часов, без скидок на ночные работы.