«Джулия, не сходи с ума, – приказывала я себе. – Мартину нужна свобода, чтобы творить. Так дай ему эту свободу. Он тебя любит». Ночь за ночью Мартин оставался в студии – работать. Я рано возвращалась домой и ждала его в пустом особняке, иногда звоня охранникам киностудии – узнать, не выехала ли из ворот его машина. Я боялась оказаться беременной и брошенной. Наш дом был всего в миле от виллы, где убили Шэрон Тейт, беременную жену режиссера Романа Полански.

Вскоре мы начали ссориться. Споры возникали на ровном месте и ни к чему не приводили, мы лишь чувствовали, как растут замешательство и усталость. О чем нам было спорить вообще? Мы были молоды и любили друг друга. И все равно ссорились. Мы не соглашались друг с другом в том, как закончить фильм. Мартин хотел жестокого конца, а меня пугала такая перспектива. Если Джимми Дойл и Франсин Эванс могут развестись, что тогда остается нам с Мартином?

– За десять миллионов долларов мы снимаем какое-то любительское кино, – начинал спор Мартин.

Терпеть не могла эту фразу. Я не считала, что во мне много сходства с Франсин Эванс. Не представляла Мартина как Джимми Дойла. Но в конце концов, мои мысли по этому поводу не значили ровным счетом ничего. Выдуманный, киношный мир побеждал реальную действительность. История, которую Мартин рассказывал в своей картине, захватила его воображение полностью. Он стал «проживать» ее в реальности. Теперь мы с Мартином были бедными несчастными влюбленными, хотя прогнозы, что давала нам когда-то Дита, обещали совсем другое.

Уже глубоко беременная, я приходила на съемочную площадку каждый день, наблюдала, как Мартин ставит сцены, и с каждым дублем атмосфера фильма становилась все более мрачной. Очевидно, вымышленный Джимми Дойл чувствовал, что отношения с Франсин Эванс загнали его в ловушку. Он изменил ей с певичкой. Неужели Мартин тоже чувствует, что я загнала его в ловушку? Изменяет ли он мне… с Лайзой? «Джулия, даже не думай об этом», – рычала я на себя. А между тем в колонках светской хроники стало появляться то самое, чего я опасалась.

В 1976 году, в День труда, первый наш выходной за последние двадцать две недели, родилась Доменика, наша с Мартином дочь. Я решила, что мои роды должны пройти «без сучка без задоринки», и подготовилась к ним: схватки застали меня с идеально уложенными волосами, изящным макияжем и в стильном китайском платье-ципао. В перерывах между схватками я заказала в службе доставки китайскую еду и делала ставки – на точное время, когда родится моя дочь. Промахнулась всего на одну минуту – если верить нашему доктору, то был самый точный прогноз рождения ребенка, который когда-либо делался. Мартин был со мной в родильном отделении. Быстро, словно кот, он пересчитал у Доменики пальчики на руках и ногах. И там и там десять. Она была просто идеальна. Может, конец моим плохим предчувствиям? Нет. Мартин, оказывается, планировал встретиться с Лайзой и отпраздновать с нею рождение дочери. Ладно, хоть спросил, типа, нужно ли мне что-то… кроме него.

– Хочу шампанского и кокаина, – ответила я, пытаясь вновь окутать себя былым очарованием «плохой девчонки». – И выбраться отсюда как можно скорее.

С «выбраться отсюда» сразу не получилось, а остальные мои просьбы быстро удовлетворили. Я рассчитывала, что компания шампанского и кокаина поддержит меня – но нет, ничто не могло компенсировать отсутствия Мартина. И несомненного присутствия Лайзы.

Когда пришло время возвращаться домой из больницы, Мартин застрял в студии, и поэтому, когда за мной приехал присланный лимузин, я попросила водителя отвезти меня не домой, а прямо на съемочную площадку. Сейчас я понимаю, что просто впала в отчаяние, но в то время пыталась внушить себе, что поступаю совершенно нормально. Конечно, я хотела похвастаться нашим ребенком. Мартин же будет рад увидеть меня – увидеть нас, – да и не помешаем мы нисколько его работе.