– Он и не останется, поскольку он джентльмен. Видишь, какие у него изящные манеры, – отозвалась Эльфрида, хотя, возможно, манеры Стефана были сравнимы с подвигами Эвриала[49] – иными словами, стали хороши в ее глазах скорее из-за красивой внешности их обладателя, чем благодаря тому, что были из ряда вон.

– Вздор, кто угодно станет таким, кого ты назовешь изящным, если он поживет немного в городе да будет внимательно смотреть по сторонам. И он, должно быть, поднабрался своего джентльменства, когда ходил на галерку в театры да смотрел во все глаза на манеры светских гостиных, какими их выставляют на театральных подмостках. Он мне напомнил один из худших анекдотов, что я когда-то слышал.

– Что это была за история?

– Ох нет, благодарю покорно! Я ни за что на свете не посвящу тебя в такие непристойности!

– Если бы его отец и мать жили на севере или на востоке Англии, – храбро настаивала на своем Эльфрида, несмотря на то что ее речь прерывалась рыданиями, – где угодно, но не здесь… ты… бы… видел только… ЕГО, а не ИХ! Его положение в жизни… было… было бы таким… каким его представляет его профессия… и не было бы испорчено… незавидным положением его отца… совсем… с которым он и не жил… никогда. Несмотря на то что Джон Смит скопил много денег и гораздо богаче нас с тобою, как все говорят, иначе он не смог бы оплатить сыну такое дорогостоящее образование. И это очень умно и… благородно… со стороны Стефана, быть лучшим из своей семьи.

– Да. «Если скот владеет скотиной, то его ясли будут всегда стоять у королевского стола»[50].

– Ты оскорбляешь меня, папа! – закричала она, рыдая. – Оскорбляешь, оскорбляешь! Он – мой Стефан, и я люблю его!

– Это может быть правдой, а может и не быть, Эльфрида, – парировал ее отец, вновь чувствуя себя некомфортно оттого, что невольно смягчился. – Ты смешиваешь воедино будущие возможности с нынешними фактами – то, кем молодой человек может стать, и то, кто он есть сейчас. Мы должны смотреть на то, что он представляет собой сейчас, а не на ту неправдоподобную степень успеха на избранном им поприще, что может принести ему будущее. Расклад таков: сынок крестьянина из моего прихода, которому, возможно, удастся, а возможно, и нет, купить меня с потрохами, молодой человек, который еще ничего не добился в жизни, чтобы прославить свое имя, и пока находящийся на иждивении отца, желает обручиться с тобой. Его семья живет именно в том месте в Англии, что и твоя, и поэтому по всему графству – которое для нас представляет собой целый мир – тебя всегда будут величать женой Джека Смита, сынка каменщика, и ни при каких обстоятельствах – женою лондонского архитектора. Это препятствие, а не компенсирующий факт, и так о нем будут судачить во веки вечные. Поэтому ни слова больше. Ты можешь препираться со мною хоть всю ночь и доказывать все, что тебе вздумается; я не отступлю от своих слов.

Эльфрида устремила в окно гостиной безмолвный и безнадежный взор, глядя в темноту огромными глазами, полными слез, щеки ее были мокрыми.

– Я назову это огромным безрассудством и желаю во всеуслышание объявить это наглостью – наглостью, что свойственна Хьюби, – подвел итог ее отец. – Я и не слыхивал никогда о подобных вещах – чтоб такие рекомендации раздавали направо-налево, всякому неуклюжему подростку, всякому выходцу из здешних мест, да еще такие, что он мне предоставил. Натурально, любой человек был бы так же одурачен, как и я. Поэтому я тебя нисколько не осуждаю. – Он вышел на поиски первого письма мистера Хьюби. – Вот что он написал мне: «Дорогой сэр… повинуясь вашей просьбе от 18-го числа, я условился сделать обзор и эскизы башни и крыла приходской церкви, et cetera… мой помощник, мистер Смит…» Помощник, видишь, как он его назвал, и, натурально, я подумал, что это сродни партнеру. Почему он попросту не сказал «клерк»?