- На простуду не похоже, инфекцию без анализов не определишь. Подожди-ка, - берётся за одеяло, откидывает его и тянется к груди моей жены. – Кормит?

- Кормит, - свожу брови и не спускаю глаз с загребущей лапы. – Эй, ты что собираешься делать?

- Прощупать грудь, - замирает и со страхом косится на меня.

- Охренел? – рычу и прикрываю Нику от посторонних глаз. Моя жена. Нечего на неё смотреть и тем более лапать. – Не боишься лишиться рук?

- Но надо проверить, - бубнит Витёк, делая шаг назад.

- Я сам. Говори, что делать.

- Положи ладонь, расположив пальцы ближе к подмышечной впадине, и сожми, - инструктирует он, и я следую его словам.

- Она огненная и плотная, как камень, - произношу хрипло, еле сдерживая себя от падения в истерию. – Что теперь?

- Надо сцедить, - сдавленно выдаёт. – Как только избавимся от застоя, ей полегчает.

- Что значит сцедить? Она что, корова? – сжимаю кулаки, мучаясь от желания свернуть шею наглецу.

- У неё застой. Если не откачать излишки молока, может развиться лактационный мастит, что приведёт к воспалению и операционному вмешательству.

- Но я не умею сцеживать. Может, высосать? Кира же с этим справляется, значит, получится и у меня, - растерянно развожу руками.

- Сначала помассируй, а затем это… отсасывай.

Следующие несколько часов превращаются в сплошной кошмар. Неумело мну окаменевшую грудь, содрогаясь от болезненных стонов жены, которая, слава богу, находится в полубессознательном состоянии, выдавливаю по капле, мну снова, пока не начинают выстреливать струйки, присасываюсь, и сразу просыпается Кира, почувствовав посягательство на свою еду. Подкладываю дочь к груди, и она жадно глотает, захлёбываясь, кашляя и опять глотая.

- Ну вот, - с удовольствием замечает Витька. – С одной справились, давай вторую цеди.

Уже под утро, протерев Нику влажным полотенцем, ополаскиваюсь и ложусь в кровать, придвинув и обняв жену. Тело ломит от усталости и нервного отката, но близость любимой действует как анестезия. Стоит коснуться её, втереться кожа к коже, как отпускает всё. Волнение, страх, напряжение. Ника чувствует то же. Перестаёт дрожать, расслабляется, выравнивает дыхание, растекается по мне.

Вывод после всего прост. Никаких выходов в свет, никаких соприкосновений грязи с моей семьёй, никаких длительных отлучек от жены. Расширю полномочия Элеоноры, найму, если надо, помощников ей, но от малышки ни шага в сторону.

- Доброе утро. Что со мной случилось? – сонно шепчет Ника.

- Застой молока, так сказал Витя, - затаскиваю её на себя.

- Меня лечил Витя? Тот, что штопает твоих ребят? – удивлённо смотрит на меня.

- Тебя лечил я, а Витя установил причину.

- И как ты меня лечил?

- Мял грудь, - вкладываю в голос сексуальной хрипотцы. - Затем обхватывал губами сосок и всасывал его. Оказывается, Кира лакомится деликатесом, вкусненьким, сладеньким, тёпленьким. Угостишь меня ещё молочком?

Ника смущается, краснеет и прячет лицо, утыкаясь в шею и шумно пыхтя. У нас столько всего было, а она всё ещё стесняется обсуждать близость, говорить о ней, и теряется, когда я открыто рассказываю о своих фантазиях и впечатлениях. Несмотря ни на что она так и осталась моей маленькой девочкой, стоящей на берегу реки и ошарашенно сжимающей в руке член.

Кира подаёт сигнал тревоги, услышав про делёж молока, и Ника подрывается, соскользнув с кровати, набрасывая на ходу халат и пряча от меня вкусное тело. На языке проецируется вкус сладости, всасываемой ночью, член в ответ дёргается, наливается кровью, и единственная мысль пульсирует в голове: всадить по самые яйца, вбуриться и не вылезать.