– Тогда к нам, на Яр Вал? Подождем, пока очухается.

– А если, когда она очухается, наши кошки что-нибудь скажут? Она ж опять в обморок упадет. И вообще…

С появлением Акнир Башня на Яр Валу перестала быть безопасным местом.

– О’кей, – приняла нелегкое для нее решение Даша. – Везем ко мне.

– К тебе? Куда?

До недавнего времени певица и арт-директор проживала в гримерке клуба «О-е-ей!», будучи изгнанной из которой, перебралась в Башню. И еще ни разу не заикалась про наличье иного – постоянного места жительства.

– На Десятинную, – разжевала Чуб. – Живу я там. Правда, я с матерью жутко поцапалась. Но все равно ведь надо у нее про родственников-ведьм выяснять. К тому же она обожает возиться с самоубийцами.

– Обожает возиться?.. – поразилась Маша.

За время их знакомства «обожает возиться с самоубийцами» было первой информацией о Дашиной матери.

– Ага, – подтвердила Чуб. – Мама обожает поэтов, покончивших с собой. Она у меня знаешь кто? Маяковка!

– Кто-кто?

– Ну, знаешь, есть пушкинисты, есть булгаковеды, этих ты точно знаешь. А она – маяковка! Всю жизнь изучает жизнь и творчество Владимира Маяковского, на хрен никому не нужное. Я про то, как Влад Владович покончил с собой, слушала в детстве вместо сказки. Представляешь, в какой ужасной атмосфере я вынуждена была расти?

– А ничего, что сейчас два часа ночи? – засомневалась Ковалева.

– Конечно, ни-че. Я ж говорю, она – маяковка! Богэма. Мама сроду не ложилась спать раньше трех.

Дом на улице Десятинной покорил Ковалеву своей дореволюционной основательностью.

На добротных, одетых в рыжую кожу дверях висела медная табличка:

Внучка Чуб нетерпеливо вдавила звонок – бездыханная поэтесса нависала на них мертвым грузом.

Дверь открылась мгновенно.

На пороге стояла женщина в джинсах и старой футболке. В левой согнутой в локте руке дымился остаток дешевой сигареты «Прима». Бледные, белые волосы были гладко зачесаны назад. И, глядя на Дашину мать, Маша впервые осознала: ее подруга – настоящая блондинка.

Что же касается иного сходства, лишенные краски, аскетичные черты этой женщины были настолько правильными, чистыми, почти иконописными – что оставалось только догадываться, какая понадобилась примесь отца, дабы в итоге получилась Даша, с ее носом-картофелиной, эфиопскими губами и кругло-кукольными глазами.

– Привет, ма, – угрюмо поприветствовала родительницу Чуб.

– Заходите. – Женщина посторонилась, давая им возможность пройти.

Ни внезапный визит, ни дикий вид дочери, обмотанной простыней и увешанной золотом, не вызвали у нее и намека на вопрос.

Киевицы спешно протащили поэтическое тело сквозь обширный, захламленный вещами длинный коридор и уложили принесенное на диван в темной комнате, оккупированной сталинской мебелью.

– Эта женщина… – объяснила Даша маме, кривясь. – В общем, она кончала с собой, и мы ее подобрали.

– Просто кончала, и вы ее подобрали? – уточнила Дашина «ма».

– Да.

– Молодцы! – сказала мать.

Маша выпучила глаза, силясь представить, что бы сказала ей родная мама, кабы она приволокла в дом постороннюю женщину, которая «просто кончала с собой».

– А я – Маша, – вежливо представилась она.

– И еще, ма, у меня к тебе дело, – снова скривилась Чуб.

– Тогда идемте на кухню. Очень приятно познакомиться, Маша. Я – Вероника. – За именем не последовало отчества. – А ты, Маша, чем занимаешься?

– Какая разница, чем она занимается! – отчего-то разозлилась Землепотрясная. – Она просто моя подруга.

Женщина безмятежно пропустила Дашин выпад.

Они зашли в кухню, обширную, неухоженную, показавшуюся Маше ужасно уютной. На стене висели древние ходики с шишечками и надписью «49 лет великого октября».