– Близкий знакомец.

– Что за человек?

– Громила как громила. По бороде апостол, а по зубам собака. В голове, правда, реденько засеяно, но – здоров, лихоим, что медведь. Ежели захочет решётку из окна выломать – выломает, чёртушко! Колбасники все такие.

– Вот-вот. Не поминал ли Пашка в разговорах своего земляка, тоже колбасника?

– Это Мишку Самотейкина? Даже частенько! (При этих словах Лыков аж привстал со стула и начал вслушиваться с особым вниманием). Лучший его дружок. Оба из Поима Сердобского уезда; есть там такое местечко, что не приведи Господь… Пашка говорит: Мишка этот по силе намного его превосходит. И что могутнее его он человека не встречал. А по карахтеру души – настоящий гайменник[20], со всем прибором сатана! Мишка, то есть. Вот.

– Ещё чего он рассказывал? Мне этого хорошего человека найти надо. Как его искать? Баба у Мишки есть? Квартира? На чьё имя паспорт? Всё может пригодиться.

– Эдак-то надо подумать… Насчёт Пашкиной бабы скажу, что она есть, зовут Соломонидой, служит подняней где-то на Песках. Про Мишкину разговору не было, и спросить сейчас будет мне неловко: с чего это вдруг?

– Ну да, тут грубо нельзя. Ещё что вспомни.

– Хозяин есть у Самотейкина, бывший офицер. Фамилие какое-то замысловатое, из двух кусков скроено, язык сломаешь; не помню фамилие. Лихой дядя! Такие дела выворачивает, что и нашему брату впору поучиться! Вот, напримерно, у Нарвской заставы они скопца взгрели, что ссудную кассу подпольную держал. Офицер тот пришёл к скопцу будто бы вещь в заклад отдать, а как расписку писать – вынул билет сыскного агента! Понятых велел впустить. Первым дворник ихний был понятым, а вторым – Мишка. Ну, и учинили реквизицию… Скопец даже жалобу в полицию не стал писать, так напугался. Опять же, кто станет ссориться с агентом? Как зачнёт ходить через день! Откупиться – первое дело.

– Ловко! – похвалил майор. – Много взяли?

– Четырнадцать больших[21] выгребли!

– Эх-ма! – крякнул Тезавров. – Ну вы, мазурики, даёте! Это ж годовое жалование градоначальника. Ладно, дальше вспоминай.

– А вот что ещё сейчас на ум пришло, ваше высокоблагородие. Последний раз Пашка встречался с Мишкой в Кекинских домах!

– Это которые в Гавани?

– Те самые. И у Мишки была там постоянная квартира.

– Вот это молодец, хорошо вспомнил. Так! Даю тебе урок[22]. Увидь нынче же Пашку и скажи ему: на поруки тебя выпускают не через четыре дня, а уже завтра поутру. Это неправда; оставшиеся дни посидишь в секретной, во флигеле. Но скажешь так! А у Пашки попросишь письмо… Точно он грамотный?

– Сам удивляюсь, зная его дыролобие, но читает и даже пишет! На военной службе выучился.

– Ага. Попросишь у него письмо к Мишке. Приюти, мол, подателя сего, и пристрой к ремеслу. Так слово в слово и скажи. Имён в записке чтобы не было никаких!

Князь Мосольский долго молчал, потом глухо пробормотал:

– А как же я потом оправдаюсь?

– От чего?

– Я же не дурак, ваше высокоблагородие, понимаю, для чего такие «рапорты» пишутся. Я вам столько лет верой и правдой, а вы меня под ножи хотите подвести. Не по-божески это, ваше высокоблагородие, не по-честному.

– Да что с тобой случится? Про письмо все через день забудут.

– А не забудут! Сыскное к Мишке «демона» подошлёт с моей бумагой, заберёт его и начнёт следствие. А Мишка сразу у Канонира запросит: чего это он ему сыщика по письму подослал? У уголовных почта между тюрьмами работает исправней вашего почтамта. Моё имя-то сразу и всплывёт! Сколько я после этого проживу? Нет, не будет на то моего согласия! Не берите грех на душу, гоподин майор, я вам живой много больше пользы принесу.