Стоя в тени трибун поодаль от катка, Владимир наблюдал за тренировкой. На льду, кроме Ринаты и Игоря, никого не было, и он сделал вывод, что Алла специально распределила время таким образом, чтобы молодые люди могли заниматься отдельно от других ее подопечных. Разумно.

Рината не из тех, кого стимулирует наличие конкуренции в группе. Для нее есть только один соперник – она сама.

Отсюда каток был виден не полностью, и на некоторое время Владимир потерял дочь из поля зрения. Зато Алла по-прежнему находилась возле бортика, и волосы ее в бледном осеннем свете, проникающем сюда сквозь расположенные по периметру окна, отливали серебром. Двадцать лет тянулись долго и одновременно пролетели быстро… Надо льдом разнесся ее звонкий, хорошо поставленный голос, но Бердников, погрузившийся в размышления, не уловил сути слов. В поле зрения появилась Рината, и Владимир почувствовал сопровождающие его уже много лет гордость и сожаление. Вот как бывает, значит…

Сперва он хотел подойти и, как Алла, застыв у бортика, посмотреть за прокатом, но передумал. Не стоит.

Не оборачиваясь, он зашагал прочь.

– Приехали, – Владимир затормозил и повернулся к спутнице.

Рината сидела, уткнувшись в ворот дутой куртки в цветах российского триколора. Волосы были заплетены в небрежную косу, несколько прядок обрамляли худое личико с заострившимися скулами и ввалившимися щеками.

За три недели, проведенные в больнице, она похудела и осунулась, а под глазами залегли темные круги. Владимиру хотелось протянуть к ней руку и убрать непослушную смоляную прядку за ухо, но он понимал: любое проявление чувств вызовет в Ринате волну протеста.

Поджав губы, Бердников вздохнул и выбрался из машины на улицу. Лицо сразу же защипало от мороза. Он обошел автомобиль, достал из багажника костыли и открыл дверь со стороны пассажирского сиденья.

– Давай помогу, – предложил Владимир и сделал попытку подхватить Рину под локоть, но та дернулась и вцепилась в один из костылей.

– Я сама, – хрипло выдавила Рина, не удостоив его взглядом, и с явным трудом вылезла из салона. Нога была загипсована, врачи прогнозировали, что его снимут как минимум через три недели.

Выхватив у Владимира второй костыль, Рината устремилась к подъезду. Бердников забрал из автомобиля борсетку с документами, прихватил варежки дочери, валяющиеся на сиденье и, поставив машину на сигнализацию, быстрым шагом направился следом.

В квартире предпринял попытку помочь Ринате снять куртку, но в ответ получил очередное категоричное «сама». Правда, на сей раз она удостоила взглядом. Холодным, неприятно колющим сердце. Режущим, словно тупой нож. Но этого стоило ожидать. Поймет ли она когда-нибудь? Сумеет ли простить? И что, в сущности, она должна понять?

Нечего тут понимать…

Рина согласилась уехать с Бердниковым из больницы лишь при условии, что как только ей снимут гипс, он откажется от опеки и вернет ее в детдом. Он не спорил. В конце концов, у Владимира еще было много времени, и он собирался сделать все от него зависящее, чтобы дочь поговорила с Аллой.

Она должна жить с родной матерью. Рината, безусловно, упрямая, но неужели он, глава Федерации, имеющий в подчинении амбициозных спортсменов, опытных тренеров и кучу сотрудников, не сумеет поставить на место шестнадцатилетнюю пигалицу? Сумеет, конечно. Однако в безупречном плане существовала весомая загвоздка – пигалицей оказалась его единственная дочь. Но Бердников не мог допустить, чтобы Рината вернулась в детдом и еще два года терпела нападки со стороны живущих там подростков.