Пора бы поужинать, но есть Орру не хотелось. Он не зажигал свет ни в своей сумеречной спальне с высоким потолком, ни в гостиной, которую за три года он так и не собрался обставить. Он перешел в нее. За окном виднелись огоньки и река; в воздухе пахло пылью и ранней весной. В комнате камин с деревянным порталом, рядом с ним – горка разномастных мотков ковровой пряжи, еще старое пианино без восьми белых клавиш и дряхлый низенький японский столик из бамбука. Сумерки мягко легли на голый пол из сосновых досок, неотполированных и давно не метенных.

В этой мягкой полутьме Джордж Орр лег лицом вниз и растянулся, осязая телом твердость пола, втягивая ноздрями его пыльный деревянный запах. Он лежал тихо, но не спал; он перенесся совсем в другое место, гораздо дальше и глубже, чем сон, в место, где не бывает сновидений. Он попал туда не в первый раз.

Встал он затем, чтобы принять таблетку хлорпромазина и лечь в кровать. На этой неделе Хейбер перевел его на фенотиазины; они вроде бы давали неплохой эффект: позволяли видеть сны, но снижали их интенсивность, так что до действенного уровня они не доходили. Все бы хорошо, но Хейбер предупредил, что эффект, как и с любыми другими лекарствами, будет снижаться и в итоге сойдет на нет. Нет способов прекратить сновидения, сказал он, кроме смерти.

Но в ту ночь, по крайней мере, он спал глубоко и если и видел сны, то зыбкие, несущественные. Проснулся уже в субботу, ближе к полудню. Заглянул в холодильник и на минуту застыл, разглядывая его содержимое: столько еды в индивидуальном холодильнике он не видел ни разу в жизни. В другой жизни. В той, которую он жил бок о бок с семью миллиардами других и в которой еды – уж какая она там была – никогда не хватало. Яйцо было роскошью, которую можно было позволить себе раз в месяц. «Снесла яичко!» – шутила его полужена, отоваривая их яичную карточку… Забавно: а в этой жизни у них с Донной не было пробного брака. Вообще после Чумы такой формы отношений не существовало. Закон предполагал только полноценный брак. В Юте, поскольку смертность все еще превышала рождаемость, даже пытались восстановить полигамию: из религиозных и патриотических соображений. Правда, у них с Донной в этот раз и вовсе не было брака: они просто жили вместе. Но все равно долго не продержались. Он снова сосредоточил внимание на продуктах в холодильнике.

Орр теперь отнюдь не выглядел таким худосочным и костистым, как в семимиллиардном мире, – даже был вполне упитан. И все же он умял гору еды, как будто долго перед тем голодал: крутые яйца, поджаренный хлеб со сливочным маслом, анчоусы, вяленую говядину, сельдерей, сыр, грецкие орехи, бутерброд с палтусовым паштетом и майонезом, салат, маринованную свеклу и шоколадное печенье – в общем, все, что обнаружил на полках. После этой оргии физически ему стало гораздо лучше. За чашкой настоящего, а не эрзац-кофе ему пришла в голову мысль, от которой по его лицу расплылась улыбка. Он подумал: «В той, вчерашней жизни мне приснился действенный сон, который уничтожил шесть миллиардов человек и изменил всю историю человечества за последние сто лет. Но в этой жизни, которую я создал, у меня не было действенного сна. Да, я был у Хейбера и мне что-то снилось, но никаких перемен не произошло. В этой жизни все идет так, как и было, просто мне приснился неприятный сон о Чумных годах. Значит, со мной все нормально и лечить меня не надо».

С такой точки зрения он раньше не смотрел, и этот подход показался ему настолько забавным, что он даже улыбнулся. Но не очень-то весело.