Он еще поразмышлял, попробовал зайти и с той и с другой стороны, примерялся и так и этак, решил, что предмет неповоротливый.

Он думал так: «Хейбер знает – теперь-то точно, – что картинка дважды поменялась. Почему ничего не сказал? Он же знает, как я боялся, что сошел с ума. Говорит, хочет помочь. Мне бы очень помогло, если б он подтвердил, что видит то же, что и я, что мне не мерещится».

Медленно, задумчиво отхлебнув пива, Орр продолжил размышлять: «Значит, теперь он знает, что дождь кончился. Но, когда я ему сказал, он не пошел проверить. Может, испугался? Похоже. Его это все крепко напугало, он хочет сперва понять, что к чему, держит мысли при себе. Оно и понятно. Было бы странно, если бы он не испугался. Но что он станет делать потом, когда успокоится? Как будет останавливать сны, чтобы я больше ничего не менял? Нет, надо с этим кончать. Уже и так далеко зашло…»

Орр покачал головой и отвернулся от холмов, покрытых огнями и людским копошением.

Ничто не вечно, нигде (кроме педантического ума) нет точности и определенности; совершенство – это лишь отказ от той неизбежной незначительной погрешности, которая составляет таинственную внутреннюю сущность Бытия.

Г. Уэллс. Современная утопия

Адвокатское бюро «Форман, Эссербек, Гудхью и Ратти» располагалось в бывшей автомобильной парковке 1973 года, с тех пор переоборудованной для людских нужд. Похожая родословная была у многих старых зданий в центре Портленда. Собственно, было время, когда почти весь центр был занят парковками. Сперва они представляли собой асфальтовые поля, на просторах которых попадались будки кассиров и парковочные автоматы, но численность населения шла вверх, а вместе с ней росли парковочные пространства. Кстати, именно в Портленде много-много лет назад появились первые автоматические парковки с подъемниками для машин; и, пока индустрия, снабжавшая всех и каждого личным автомобилем, не задохнулась в собственных выхлопах, многоуровневые парковочные строения доросли тут до пятнадцати-двадцати этажей. Некоторые из них, начиная с восьмидесятых, начали сносить, чтобы выстроить на их месте жилые и деловые высотки; другие перепрофилировали. В этом здании по адресу Юго-Западная Бернсайд-стрит, дом 209, до сих пор попахивало фантомным бензином. На бетонных полах сохранились следы испражнений несметного количества двигателей, протекторы динозавров навечно отпечатались в пыли гулких коридоров. Все полы в здании отличались любопытным свойством: они шли под еле заметным уклоном, ведь в свое время внутренность постройки представляла собой один спиральный пандус. В кабинетах у «Формана, Эссербека, Гудхью и Ратти» человека не покидало чувство, что его клонит в сторону.

Мисс Лелаш сидела за перегородкой из книжных шкафов и картотек, которая отделяла ее половину от половины мистера Перла, и ощущала себя черной вдовой.

Она сидела у себя в закутке, налившись ядом, – твердая, гладкая и ядовитая; ждала, ждала.

И жертва появилась.

Жертва прирожденная. Каштановые легкие волосики, как у девочки, светлая бороденка, мягкая, как рыбье брюхо, белая кожа, сам робкий, забитый, заикается. Тьфу! На такого наступишь – даже не хрустнет.

– У меня дело, на-наверное, насчет, вот, права на частную жизнь, – забормотал он. – То есть нарушения права. Но я не знаю т-точно. Вот, пришел посоветоваться.

– Выкладывайте.

Но жертва оказалась неспособна выкладывать. Робкий ручеек побрызгал и пересох.

– Вы проходите добровольное терапевтическое лечение, – сказала тогда мисс Лелаш, заглянув в записку, которую ранее прислал мистер Эссербек, – по поводу нарушения федеральных правил пользования автоматическими аптеками.