Сашка ушел.

Он молча улыбнулся у двери, махнул прощально рукой и вышел. В окно я видел, как он поднял воротник куртки, сунул руки в карманы и зашагал к вокзалу. Фонарь был впереди, за углом, и мне из окна казалось, что Сашка с трудом, согнувшись от напряжения, тащит за собой тяжелую длинную тень. Она волочилась за ним, хватаясь за выступы дороги, за столбы, за деревья, посаженные вдоль тротуара. И даже когда Сашка скрылся за углом, я еще некоторое время видел его тень, судорожно цепляющуюся за город.

– От твоего Сашки можно ожидать чего угодно, – сказал Толик таким тоном, будто ставил диагноз. – У него неустойчивая психика. Ему еще повезло, что он попал за решетку по этому делу. Мог подзалететь куда серьезнее. Пусть радуется. Полтора года – не так уж много. Я с дыркой возле сердца провалялся почти столько же.

– Девчонка обещает ждать его, – сказал я.

– Меня тоже ждала, – тихо, будто про себя проговорил Толик. – Не дождалась только. Толст я стал, понимаешь? Слишком толст для нее.

– Думаешь, ему грозит то же самое?

– Нет, там ему вряд ли удастся растолстеть, не те условия. А вот слишком тощим для своей девочки он запросто может стать.

– Ничего, поправится. – Мне почему-то хотелось, чтобы у Сашки все получилось хорошо.

– Я говорю не о весе, – грустно пояснил Толик. – Подумаешь, вес. Я оказался слишком солидным, а Сашка наверняка окажется слишком никчемным.

– Жизнь покажет.

– В этой истории она уже не покажет ничего нового. Все стало на свои места, и надолго. А какая была девушка, – вздохнул Толик, – какая девушка…

– А что с ней сейчас?

– Вышла замуж за зубного врача… На кой ей врач – не пойму. У нее прекрасные зубы.

– Если подходить с этой точки зрения, то ей, наверное, и адвокат ни к чему.

– Ты прав, – наконец согласился со мной Толик.

Как-то вечером, когда прием уже закончился и Вера Петровна спешно заносила в карточки бесконечные сведения, которые положено вписывать во время приема, в кабинетик вошел хирург Николай Николаевич. Он неслышно сел на кушетку, застланную белой простыней, откинулся спиной на крашеную стену и стал смотреть на Веру Петровну внимательно и почти влюбленно, как это могут себе позволить пожилые люди, понимающие, что их не заподозрят в срамных помыслах.

– Простите меня, Верочка, за нескромный вопрос… Сколько вам лет?

– Ох, Николай Николаевич! – непритворно вздохнула Вера Петровна, не отрываясь от карточек. – Все мои, все мои… Двадцать семь! – И она, быстро обернувшись, исподлобья посмотрела на хирурга широко раскрытыми глазами, словно сама удивилась этой страшной цифре. И добавила: – Будет.

– Замуж вам надо, Вера. Чтобы семья, муж, дети… чтобы не оставались вы тут со мной, стариком, да с уборщицей, которая вот-вот погонит нас отсюда своей поганой метлой.

– Не берут, – неловко усмехнулась Вера Петровна. – Чем-то я им не нравлюсь, что-то их пугает, никак не удается мне их пронять.

– Дураки потому что. Истинно дураки. – Николай Николаевич помолчал. – Хотите, я познакомлю вас с прекрасным молодым человеком – умным, образованным, обеспеченным? Хотите? – Морщинистое красноватое лицо хирурга приняло заговорщицкое выражение.

– Конечно, нет!

– Почему, Верочка?!

– Потому что таких не бывает. – Она рассмеялась.

– Есть такой! – Николай Николаевич подошел к столу, чтобы видеть лицо Веры Петровны. – Он живет со своей мамашей, моей давней знакомой, в городе Киеве. У него потрясающая квартира, замечательная должность в Министерстве сельского хозяйства, и он давно мечтает познакомиться с красивой, обаятельной…