Возросшая озабоченность глобальными проблемами в сочетании с эгоистической самонадеянностью американцев была не единственной причиной нелестных суждений об Америке, как это порой пытались дать понять европейцы. В условиях военной слабости и политической разобщенности Европы порицание Америки выполняло роль так нужной европейцам компенсации за асимметричное распределение могущества между двумя сторонами Атлантики. Вынуждая Америку обороняться в нравственном и правовом отношениях, европейцы рассчитывают создать чуть более ровное игровое поле и вооружиться вселяющим уверенность сознанием своей правоты.

Однако дальше этого их претензии не идут. Европейцы лучше американцев знают, что действительно серьезный разлад в атлантических отношениях будет гибельным для новой Европы. Он не только вызовет возобновление внутриевропейских раздоров и возрождение угроз извне, но и, скорее всего, создаст опасность крушения всей сложившейся европейской архитектуры. Пробуждение традиционных страхов перед германской мощью и исторических межнациональных антагонизмов не заставит себя долго ждать. Без американского присутствия Европа, конечно же, вновь станет Европой, но только не в том смысле, в каком это видится европейским мечтателям.

В конце концов стратегически мыслящие европейцы, даже несмотря на открытую полемику вокруг самовластного решения США свергнуть Саддама Хусейна, прекрасно понимают, что односторонний характер американской политики отчасти определяется исключительной ролью Америки в сфере безопасности и что вынужденное согласие с такой политикой есть та цена, которую другим странам приходится платить за сохранение готовности Америки к действиям в мире, где не так просто провести грань между отдельными мотивациями, касающимися экономики, права, морали и безопасности. Это состояние готовности проистекает из исторически свойственного Америке представления о себе как мировом образце воплощения свободы. Если бы Америка скрупулезно соблюдала международные правила, если бы старательно избегала демонстраций силы при решении экономических вопросов, представляющих особый интерес для важных категорий американских избирателей, или проявляла покорную готовность ограничить собственный суверенитет и подчинить свои вооруженные силы юрисдикции международного права, то она, вероятно, не стала бы державой, действия которой способны стать последним спасительным средством предотвращения глобальной анархии. В общем, стоит посоветовать европейцам тщательно взвесить все те последствия, которые наступят (как для них, так и для остального мира) в случае превращения Америки в сговорчивого партнера, склонного легко жертвовать своим руководящим статусом ради достижения минимального коллективного консенсуса.

Однако полемика 2003 года вокруг Ирака, столкнувшая Вашингтон с Парижем и Берлином, становится еще более тревожным знаком. Эта размолвка должна послужить сигналом, предупреждающим об уязвимости трансатлантических отношений, которая вполне может напомнить о себе, если взаимные укоры и недостаток обоюдного понимания когда-нибудь подтолкнут европейцев к антиамериканским позициям, дав им мотивацию всерьез взяться за создание независимой военной мощи. Европа, положившая в основу своего политического объединения откровенное самоопределение как «противовес» Соединенным Штатам (т. е. де-факто антиамериканской силы), разрушит Атлантический союз.

Пока ни у мечтаний, ни у кошмаров обеих сторон нет серьезных шансов стать явью. Ни одна из них не станет удовлетворять все чаяния другой, но и худшие опасения каждого из партнеров едва ли оправдаются. В ближайшие по меньшей мере десять лет, а скорее и дольше, у Европы не будет достаточного политического единства и стимулов, чтобы пойти на финансовые жертвы, необходимые для превращения в военную державу глобального уровня